не спрашивают на уроках не оттого что опасаются навлечь на себя недовольство, просто в голове у герцогини полюбившиеся вам небесные просторы. Там пусто! Герцогиня даже имя своё не может написать без ошибок. В её тетради сплошные завитушки и сердечки.
— Что вы сейчас сказали? Сердечки?
От досады Череша прикусила губу:
— Всё гораздо хуже, чем я предполагала: вы не влюблены, вы одержимы!
Боровинка рисует в тетради сердечки — особенность присущая влюблённой девушке. А что если она вынуждена скрывать свои чувства, например, из-за природной скромности или очевидной бедности предмета её страсти? Возможно, герцогиня терзается, поскольку не может позволить свободно общаться с избранником, не выдав при этом своих чувств. Оттого молчит во время танца и впадает в крайнее смятение лишь из-за одной близости с ним.
— Да послушайте же! — в отчаянии Череша дёрнула Бербериса за рукав.
Граф инстинктивно перехватил её пальцы и тут же разжал кулак — девичья кожа была слишком нежной и беззащитной для грубости, но обстоятельства требовали поставить точку хотя бы на словах:
— Признайтесь, Череша, что отчаянно ревнуете, оттого и ненавидите герцогиню.
— Вовсе нет! Ненавидеть Боровинку также бессмысленно, как злиться на ветер за то, что он дует! Моё сердце болит об ином: беда в том, что вы считаете себя большой рыбой в маленьком пруду и всеми силами стремитесь перебраться в иной — соизмеримый вашему тщеславию водоём. Но дело в том, что ваш пруд — тот самый, и рыба такая, какая есть. Достаточно осмотреться, чтобы увидеть вокруг любовь и поддержку.
— Сударыня, — Берберис церемонно поклонился, — я благодарен за вашу заботу и больше не смею задерживать.
Каким-то немыслимым усилием Череше удалось сдержать поток слёз за густотой ресниц.
— Я продолжу молиться за вас, граф. Если бог Благоразумия существует, то он обязательно услышит мои молитвы.
— Клянусь всеми драгоценностями, которые сохранил мой род, я ещё не встречал девушки храбрее! — последнее, что сказал Шипек после ухода Череши.
Наступила и пора графа возвращаться восвояси. Виконт вызвался сопроводить его до комнаты.
Берберис должен был быть пристыжен скандалом и подавлен неудачей, однако неосторожные слова о рисунках Боровинки вновь вселили в него надежду. Страсть не может пылать в пустоте — там ей просто нечего сжигать. Наверняка за видимой холодностью герцогини скрывается чувственный душевный мир.
Всю дорогу граф пребывал в раздумьях более глубоких, чем окружающая школу темнота. Его кошелёк был пуст, зато голова наполнена построением нового отчаянного плана. Сегодняшнее происшествие, хоть и с натяжкой, можно было считать победой. Герцогиня взволнована, её размеренная жизнь нарушена одной минутой. Нужно уверить Боровинку, что нарушитель всецело предан ей, и тогда нежный поцелуй из обязательного долга станет искренним желанием.
Из-за очередного поворота показались тёмные фигуры. Винить в том следовало скудное освещение, истраченное в большинстве своём на подсветку дороги к административному зданию, но один из незнакомцев незаметно вытащил перчатку и с силой швырнул её в лицо графу. Берберис толком не почувствовал удара и больше растерялся чем оскорбился.
Шипек с готовностью шагнул вперёд:
— Это вызов! Извольте представиться господа.
— Извольте освободить дорогу, виконт.
— Я являюсь другом и секундантом графа, и спрашиваю в последний раз: назовитесь или проваливайте как трусливые крысы!
— Много позволяете себе, виконт!
— Если сравнение с крысой чересчур оскорбило вас, то я сию секунду готов удовлетворить вашу претензию! — Шипек отсалютовал от виска и, хотя его рука была пуста, однако сомнений для окружающих не осталось: сказанное — слово чести.
— Не растрачивайтесь напрасно, друг мой, — Берберис, наконец, пришёл в себя и поднял перчатку со снега — весом с хлопок, она показалась графу тяжелее гири. — Я отказываюсь выходить на бой с безымянным негодяем.
Самая крупная фигура покинула тень, чтобы предстать во всём великолепии габаритов:
— Маркиз Же́лод, к вашим услугам.
— Где желаете биться, маркиз?
— Прямо здесь.
Берберис снова растерялся: он привык к стенам тренажёрного зала и яркому освещению, а сейчас вокруг лишь сугробы слабо поблёскивают в лунном свете.
— Устроим перестрелку снежками? — язвительно поинтересовался Шипек, всеми силами перетягивая битву на себя.
Маркиз молча кинул графу рапиру, тот схватил оружие на лету. Кованый клинок отливал смертельным блеском.
Берберис несколько раз рассёк воздух: боевое оружие издавало иной — отличимый от учебного звук, что тоже вызывало дискомфорт.
— Доступ в оружейную нам предоставил один уступчивый стражник, — снизошёл до пояснений маркиз. Судя по исходящему от компании запаху, стражник также расщедрился и на содержимое винного погреба. — Сегодня вы поплатитесь за наглость, граф. Вашему поступку нет прощения.
— Довольно пустой болтовни! Отныне слово за сталью! — подвёл черту виконт и помог Берберису снять камзол.
От тела валил пар, но мороза граф так и не почувствовал. Сердце в его груди стучало гулко, но ровно; теперь окружающая темнота даже немного радовала — соперник не увидит, как пылают его щёки и уши.
— Их пятеро вооружённых, — шептал виконт, — а у нас одна рапира на двоих, но будьте уверены: я имел учебные поединки с каждым из присутствующих и распишусь в неповоротливости всех, кроме маркиза. Он хитёр и предпочитает обманывать противника наигранной усталостью. Оставайтесь начеку, граф!
Лунный свет прикоснулся к лезвиям холодными пальцами. Берберис и маркиз приняли стойки. Граф чего-то ждал, наверное, команды тренера начать бой, только маркиз бросился в атаку без всяких сигналов. На первых же секундах боя Берберис заработал несколько кровоточащих порезов, но, ошеломлённый напором противника, он даже не ощутил боли. Мощные удары откидывали его всё дальше и дальше, пока левая нога не погрузилась в сугроб по самое колено.
Маркиз издал победный рык и вложил всю мощь мускулов в единый удар, но его клинок воткнулся лишь в злосчастный сугроб.
Упав плашмя, Берберис перекатился по снегу и тут же вскочил позади маркиза. Перед ним была беззащитная спина противника, и вдруг граф замешкался — его душа упрямо отрицала неизбежность конца.
Секунда была упущена и дуэль возобновилась лицом к лицу. Теперь Берберис ловко уклонялся от ударов: маркиз хрипло дышал, его выпады потеряли былую скорость. В какой-то момент противник совершил вялый удар и открылся. Бербериса словно подтолкнули в бок: вместо контратаки он выставил защиту, и коварство противника разбилось о калёную сталь.
Из положения защиты граф парировал и, согласно тренировкам, ткнул острием неприятеля в грудь. Произошла всего лишь отточенная уроками последовательность действий. В первое мгновение ни маркиз, ни граф даже не заметили, что битва окончена. Берберис смотрел на дело своих рук и дивился не столько скорости расползания бордового пятна из-под клинка, а той податливости, с которой плоть
