стола чернильницу, я швырнула ее в него.
— Лжец. Ты просто лжец и висельник, Бодуэн Скальгерд. Двадцать четыре года назад в трофейной нашего замка ты поклялся мне, поклялся, что заберешь меня с собой. Ты так и не исполнил той клятвы.
— Лора.
— Ненавижу, — швырнула я книгу, а следом — кипу бумаг. Ненавижу тебя, — Я кидала вещи одну за другой — все они сгорали, не долетая до него. — Чтоб тебе нигде не найти покоя. Чтоб тебе Жнец отказал от Чертогов, Ваалу от Преисподней, а Праматерь от Небесной Обители. Чтоб тебе икалось до скончания времен во всех возможных мирах.
Обессилев, я упала на ладони.
— Ненавижу, — прошептала я, ударив кулаком о пол.
Бодуэн шевельнулся.
— Чего ты хочешь от меня, Лора?
Я вскинула на него глаза сквозь слезы.
— Сгореть в твоих объятиях, любимый.
Он помолчал. А потом медленно протянул ладонь. Свисавшая над ней со стола роза осыпалась пеплом.
Не веря себе, я поднялась и двинулась к нему, не сводя глаз с ладони и боясь лишь одного: что он сейчас исчезнет у меня на глазах.
Последний шаг, его объятия, и мир исчез в теплой вспышке.
ЭПИЛОГ
— Уже можешь открыть глаза, Хамелеонша, — шепнули мне на ухо.
Я послушалась и удивленно огляделась.
— Где это мы?
Бодуэн обнял меня за плечи и, поцеловав в висок, шепнул:
— Если вместе, то неважно где, любимая.
Мы одновременно занесли ноги и двинулись вперед, по тронному залу, навстречу Алекто и всей нашей семье.
КОНЕЦ
* * *
РОМАНТИЧЕСКАЯ СЦЕНА, НЕ ВОШЕДШАЯ В ПЕРВЫЙ ТОМ
ТРОФЕЙНАЯ. 17 лет назад
— Неправильно у нас все началось. — вздохнул Бодуэн, вытягиваясь рядом. — А я хотел бы хоть раз все сделать правильно.
— А с чего должно было начаться?
— С ухаживаний, к примеру.
Я помолчала и, хоть и боялась, что он начнет смеяться, неуверенно спросила:
— А ухаживания это как?
Почему-то вспомнились треклятые романы королевы. Но представить Бодуэна, лезущего ко мне на балкон и там надрывно вешающего про мои губы-кораллы и глаза-омуты, так и не вышло.
Смеяться он не стал.
Поцеловал в плечо. Мягко провел губами к основанию шеи, скользнул выше, отчего кожа покрылась теплыми мурашками.
И прошептал на ухо.
— Я бы пригласил тебя на прогулку по саду.
Таким тоном, если и приглашают, то точно не на прогулку.
И определенно не кусают при этом за ухо.
Совладав с дыханием, выдавила:
— Ты уже приглашал. И не единожды.
Даже гонял по этому самому саду.
— Погоди, не спеши: в этот раз тебя бы обязательно сопровождала дуэнья. Она бы шла на несколько шагов позади, зорко следя за тем, чтобы мы беседовали только на приличные отвлеченные темы и не касались друг друга даже краем одежд, — произнес он, ведя пальцами по обнаженной коже моего плеча, бедра, рисуя кончиками узоры на животе, отчего и щекотно и горячо, и с каждым мигом все горячее, так что тело уже дрожит и тянется к нему.
— Даже самым краешком? — уточнила я.
— Даже самым-самым, — прошептал он, прижимаясь губами к моему животу и заставляя выгнуться с глухим всхлипом.
Представила нарисованную им картину и поняла, что мне такая прогулка не понравилась бы. Теперь мне этого уже мало. Идти рядом и не касаться его, не зарываться пальцами в волосы, не ловить губы, не любоваться сильным литым телом, а лишь с тоской представлять, какое оно там, под упеляндом? Определенно не понравилась бы.
Не ухаживание, а наказание какое-то.
— А потом что?
— А потом ты бы поощрила меня, — опирается он на локоть, задумчиво рассматривая мое лицо. — Показала бы, что мое общество приятно, и ты ждешь продолжения. — Пальцы мягко коснулись внутренней стороны моего бедра, на самой грани, поглаживая тягучими движениями, вверх-вниз, вверх-вниииз. — Как ты можешь поощрить меня, Лора?
И я, легко дотрагиваясь, кладу ладони ему на грудь, глажу, наслаждаясь ощущением теплой чуть влажной после недавней близости кожи, тугих мышц под ней и упоительной власти, потому что его тело замирает, напрягается, а дыхание учащается.
— Я бы вышила и подарила тебе цветок, — подаюсь вперед и медленно провожу языком вверх от груди, слыша, как у него вырывается сдавленный стон. — Только я ужасная вышивальщица.
— Тогда бы в ответ, — его голос прерывается, и это звучит для меня слаще любой музыки, — преисполненный благодарности и надежды, я бы прочел тебе стихи. Их я читаю примерно так же, как ты вышиваешь. — Берет мои пальцы, посасывает, глубоко втягивая, а потом погружает мне же в рот, призывая повторить жест.
И смотрит так что я уже не могу, задыхаюсь. От его взгляда, запаха, сбившегося дыхания, его вкуса у меня во рту.
— После такого подвига я бы тебе улыбнулась. — слова даются с трудом, — и позволила украдкой пожать руку, пока дуэнья не видит. — Прикусываю ему шею и тут же зализываю.
— Тогда, зажав тебя где-нибудь в коридоре после ужина, я бы решился сорвать первый поцелуй. — закидывает мою ногу себе на бедро и не погружает — толкает в бездну, единственной настоящей вещью в которой были его губы, кожа, стоны — мои, его, наши, — поцелуи, упоительно-неторопливые и сумасшедшие, жадные, голодные, его тело на моем.
Хорошо, пожалуй, что у нас началось не с ухаживаний.
КОНЕЦ
