Бега уже завтра, а я сделал для Томми Фалька все, что мог, и мне бы теперь нужно вернуться в конюшню, но я ощущаю странную внутреннюю пустоту оттого, что Пак где-то здесь, а я ее не нашел. Мне необходимо ее отыскать, и эта потребность беспокоит меня.
На некоторое время я застываю, встав на камень, и пытаюсь представить, где она может быть, а потом начинаю подниматься по тропе на склоне утеса. Уже темно, но здесь, ближе к небу, вечерний воздух еще отливает темной краснотой. На остальном Тисби уже должна наступить ночь, но здесь мы слышим последний шепоток вечернего солнца, издали, из-за протянувшегося на запад моря. Я нахожу Пак на вершине утеса, она сидит, глядя на горизонт, обхватив руками согнутые ноги и уперев подбородок в колени. Она выглядит так, словно выросла из этих скал, из этой земли. Хотя она слышит мои шаги, ее глаза не отрываются от океана.
Я устраиваюсь рядом с ней и смотрю на ее профиль, ничуть не пытаясь замаскировать свое внимание, — ведь сейчас мы с Пак вдвоем, и только она может меня видеть. Вечернее солнце ласкает ее шею, ее щеки. Волосы у Пак цвета травы на утесах, и они то взлетают в воздух, то снова падают ей на лицо, повинуясь ветру. А выражение ее лица не такое свирепое, как обычно, не столь неприступное.
Я спрашиваю:
— Ты боишься?
Ее глаза устремлены к далекой линии горизонта, на запад, туда, где уже исчезло солнце, но осталось еще сияние. Где-то там, вдали, плывет отпущенная мной водяная лошадь, где-то там — Америка Джорджа Холли и вся та вода, по которой странствуют корабли.
Пак не отводит взгляда от оранжевой полосы в конце мира.
— Расскажи мне, на что это похоже. Бега.
На что это похоже, так на битву. Это сплошная мешанина лошадей, мужчин и крови. Там самые быстрые и сильные, там те, кто остался после двух недель подготовки на песчаном пляже. Это прибой, бьющий тебе в лицо, это смертельная магия ноября на твоей коже, это скорпионьи барабаны вместо твоего сердца. Это скорость, если тебе повезет. Это жизнь, или это смерть, или это то и другое, или ничего из этого. Когда-то давным-давно вот этот момент — последний свет дня перед бегами — был для меня лучшим мгновением года. Предвкушение грядущей игры. Но это было тогда, когда мне было нечего терять, кроме собственной жизни.
— На берегу нет никого храбрее тебя.
Она откликается рассеянным тоном:
— Это не имеет значения.
— Имеет. Я тогда на фестивале говорил серьезно. Этот остров ценит храбрость.
Теперь Пак смотрит на меня. Она окрашена красным, она свирепа, она постоянна и переменчива, в ней спрятано все то, что делает Тисби таким, каков он есть. Она спрашивает:
— А ты чувствуешь себя храбрым?
Богиня-кобыла велела мне загадать еще одно желание.
Сейчас я очень сомневаюсь, что оно может исполниться. Но еще помню те годы, когда подобное воспринималось как реальное обещание.
— Я и сам не знаю, что я чувствую, Пак.
Пак чуть-чуть меняет положение рук, ровно настолько, чтобы не потерять равновесия, слегка наклонившись ко мне, и когда мы целуемся, она закрывает глаза.
Потом она откидывается назад и всматривается в мое лицо. Я не шевелюсь, да и она почти неподвижна, а мир вокруг как будто стал совсем другим, незнакомым.
— Скажи мне, чего пожелать, — говорю я. — Скажи, что попросить у моря?
— Стать счастливым. Счастья.
Я прикрываю глаза. Мой ум заполнен Корром, океаном, ощущением губ Пак Конноли на моих губах.
— Я не думаю, что такое возможно на Тисби. А если и возможно, я не знаю, как можно было бы это сохранить.
Ветер обдувает мои опущенные веки, он пахнет солью, и дождем, и зимой. Я слышу, как океан набегает на остров, слышу его вечную колыбельную.
В моих ушах звучит голос Пак; ее дыхание согревает мою шею под воротником куртки.
— Ты скажи шепотом. Скажи то, что тебе самому нужно услышать.
Я поворачиваю голову так, чтобы ее губы коснулись моей кожи. Поцелуй холоден — потому что ветер обдувает мою щеку. Лоб Пак касается моих волос.
Я открываю глаза — солнце исчезло. Мне кажется, что океан заполнил меня, он неукротим и изменчив.
— А что мне самому нужно услышать?
Пак шепчет:
— Что завтра мы победим на Скорпионьих бегах, как король и королева Скармаута, и я спасу свой дом, а тебе достанется твой конь. Дав будет до конца своих дней есть золотой овес, а ты будешь выигрывать каждый год, и люди со всех островов во всем мире будут приезжать сюда, чтобы узнать, как ты заставляешь водяных лошадей слушать тебя. Пегая кобыла унесет Мэтта Малверна в море, а Габриэль решит остаться на острове. У меня будет своя ферма, а ты будешь добывать мне хлеб к обеду.
Я говорю:
— Да, вот это мне и нужно было услышать.
— И теперь ты знаешь, чего пожелать?
Я осторожно сглатываю. У меня нет раковины желаний, которую полагается бросить в воду, произнося то, что загадал, но я знаю: океан все равно меня слышит.
— Получить то, что мне необходимо.
Пак
Перед тем как папа уходил в море, в нашем доме всегда начиналось общее оживление. Даже если он выходил рано утром или поздно ночью, чтобы последовать за отливом и косяками рыбы, мама всегда принималась что-нибудь печь для него, а Гэйб обычно суетился в папиной комнате, проверяя, все ли уложено и не забыл ли папа бритву, а мы с Финном или мельтешили у отца под ногами, или совали нос в его рюкзак, или мешали маме на кухне. В тот день, когда они собирались выйти в море вместе, хлеб для них пекла я, а Гэйб наблюдал за тем, как мама укладывает все необходимое. Ну а Финн дулся, огорчаясь тем, что оба скоро уйдут.
Сегодня, в утро Скорпионьих бегов, я себя чувствую так, словно это я должна выйти в море. Финн встревоженно проверяет мой рюкзак, а Гэйб чистит мои ботинки, а я старательно стягиваю волосы в хвостик и думаю: «Неужели все это на самом деле?» Сегодня мы можем позволить себе копаться довольно долго; этим утром состоятся лишь короткие, не самые серьезные скачки, и мне вместе с Дав незачем являться на песчаный берег слишком рано. Когда уже все готово, я тянусь к жестянке из-под печенья с намерением взять сколько-нибудь денег на тот случай, если понадобится купить что-то для Дав. Но мои пальцы касаются холодного, голого дна жестянки. Мы наконец-то истратили все до конца.
Как будто мне нужно напоминать, почему я решила участвовать в бегах! У меня холодеет шея, по плечам ползут мурашки.
Когда я наконец отправляюсь в путь, Финн заявляет, что принесет мне обед, — хотя я и представить не в состоянии, что смогу съесть хоть крошку; все мои кишки скрутились в плотный клубок, как змеи, а это едва ли способствует хорошему пищеварению. Гэйб выходит из дома вместе со мной.
