себя спокойной, когда посмотрела на отметину на своем бедре. Это было утешением, вызовом уродливым порезам на моей груди. Я прижалась спиной к стене пещеры, подтянув ноги к груди с тяжелым вздохом.
— Моя душа твоя, Леон, — прошептала я. — Если ты все еще жив… если ты можешь слышать меня… она твоя.
Я закрыла глаза, когда усталость накрыла меня тяжелым одеялом. Сейчас я хотела спать; спать, пока все это не закончится. Но когда мои затуманенные глаза отяжелели, прямо перед тем, как они закрылись, я увидела, как этот совершенно неподвижный черный пруд зашевелился.
Что-то появлялось.
46 Леон
Джереми посмотрел на меня сверху вниз, его голубые глаза сияли. Он толкнул меня ботинком и усмехнулся, когда я застонал.
— Жнец сломал тебя. Теперь ты бесполезен, не так ли?
— Пошел… ты…
Мой голос хрипел из-за боли в горле. Я хотел разорвать его на части, но у меня не осталось сил. Они забрали Рэй. Увели ее, кричащую. И я ничего не сделал.
Я ничего не мог поделать.
— Оставьте его здесь гнить. Мне ни к чему сломанный инструмент.
Эти слова эхом отдавались еще долго после того, как Джереми ушел, еще долго после того, как запах Рэй исчез из леса вокруг меня. Прошли часы. Может быть, дни. Время шло не с тиканьем часов, а с хрустом моих костей, когда они медленно срастались обратно. Мышцы и сухожилия восстанавливались, кровь болезненно пульсировала по моим венам, мое сердце колотилось так сильно, что, несмотря на то, насколько я был слаб, это не давало мне уснуть. Я не мог уснуть.
Я мог только лежать, замерзая, пока вокруг меня шел дождь. Существа приблизились, с любопытством принюхиваясь, но ни одно из них не осмелилось нападать.
Я не был мертв.
Ещё нет.
Все, о чем я мог думать — это она. Пока я лежал, бессмертная магия восстанавливала это мясистое тело, ее лицо оставалось в моем сознании. Она вернулась. Она пришла за мной. Чертовски упрямая женщина. Не смогла подчиниться, чтобы спасти свою жизнь. Но она вернулась, как будто… как будто могла защитить меня. Словно она могла сражаться рядом со мной.
Одно это заставило немного тепла вернуться в мою грудь. Она была чертовски глупа, но она… она любила меня.
Она сказала это.
Это было почти смешно, потому что с чего бы такой энергичной, такой живой женщине любить чудовище из Ада? Зачем ей рисковать своей жизнью, чтобы вернуться за мной, или предлагать свою душу, когда я уже отдал все, что мог, чтобы защитить ее, когда мне больше нечего было дать взамен?
Любовь. Потому что она… любила меня.
Как просто и глупо это звучало. Слова из четырех букв было недостаточно, чтобы описать мое отчаяние, страстное желание, потребность вернуться к ней. Этого было недостаточно, чтобы описать абсолютную ярость, с которой я обрушился на тех, кто отнял ее у меня, кто осмелился поднять на нее руки. А если они убили ее…
Я уничтожу их всех. Я выслежу их, всех до единого, каждого человека, который когда-либо осмеливался присягнуть на верность Либири. Я заставлю их всех молить о пощаде и не пощажу. Убийства, которые принесли мне мою репутацию, были бы ничем по сравнению с резней, которую я устрою им.
Я должен верить, что она все еще жива. Я должен верить, что у меня еще есть время спасти ее.
Ливень был сильный, но я наконец-то смог пошевелить пальцами рук и ног. Все болело, но мои движения возвращались. Я просто был таким слабым, таким чертовски слабым.
Дождь пах океаном, и это пугало меня. Влияние Бога росло. Если он ещё не заполучил ее…Это произойдет скоро.
Что-то пронеслось в моем сознании, мягкое, почти как зов призывателя, но почему-то более мягкое. Это было прикосновение перышка по сравнению с глубокими, пронзающими крюками призывателя. Толчок, ласка в глубине моего существа.
Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что это было мое имя, произнесенное так, как могло быть только скрытое имя демона: кто-то писал его.
Я отдал его Рэй, и хотя у меня не было гарантий, что Джереми не нашел его спрятанным в ее одежде и не забрал, что-то подсказывало мне, что это не дело рук Джереми. Это было слишком нежно, как прикосновение ее рук к моей груди, когда она промывала мои раны, или то, как ее глаза смотрели на меня с кровати, или то, как ее губы изогнулись в этой ее нетерпеливой улыбке. Это было мягко, как протянутые руки, как шепот.
— Она твоя.
Мои глаза широко раскрылись. Мне было… тепло.
Не только это, но и моя кровь горела в моих венах, мое сердце было как уголь в груди. Я снова глубоко дышал, хотя мои легкие болели. Каким-то образом я становился сильнее.
— …если ты слышишь меня… она твоя.
Я попытался встать слишком быстро, и мои ноги подогнулись подо мной. Я знал, что это была она, и знал, что это ее руки написали мое имя. Я попробовал еще раз и смог подняться на ноги, задыхаясь, когда мое заживление болезненно ускорилось, и я мог чувствовать, как формируется каждая новая клетка, как туго натягивается каждое переплетенное мышечное волокно.
Я знал, что это. Я знал, почему я внезапно почувствовал, как она касается моего разума, как я мог прикоснуться к ее разуму, почему я мог слышать ее голос, чувствовать ее так, как будто она была прямо здесь.
Она сделала это; она отдала мне свою душу. Каждая проходящая секунда связывала нас все крепче, запирая ее яркую смертную душу в моей. Я чувствовал ее, как нить, все туже и туже обвивающуюся вокруг меня и тянущую, отчаянно тянущую, пытаясь притянуть ближе.
Она была жива. Она была там, снаружи, и жива.
И я не собирался терять ее.
С каждой проходящей секундой я становился сильнее. Достаточно сильный, чтобы ходить, а затем и бегать. Достаточно сильный, чтобы уловить ее запах, достаточно сильный, чтобы уловить притяжение ее души к моей. Я украду ее из рук Самого Господа, если придется.
47 Рэй
— Наконец-то ты пришла ко мне, Рэйлинн Лоусон.
Мой разум не мог постичь того, что видели мои глаза. Несмотря на то, что у меня не было очков, каким-то образом то, что лежало передо мной, было совершенно ясно. Существо, поднявшееся из черного пруда, было одновременно непостижимо большим и ростом всего с человека. Оно постоянно трансформировалось, увеличивалось и уменьшалось в размерах, являя собой смесь цвета, света
