Шелрана разместили на диване в библиотеке, хотя конюх и предлагал отнести его наверх.
— Что с ногой? — спросила Эйва, которая была с герцогом в библиотеке. — Он ведь в город пешком шёл?
— Дурень… — ругнулся старший Шелран и глянул на рану брата.
— Выглядит плохо, надо было его к лекарю в город, — с сомнением произнёс Рэнд, заглядывая через плечо герцога, видя, что рана весьма скверно выглядит, а нога серьёзно опухла.
— Можно компресс сделать, — заметила Эйва. — Лекарства ему всё равно не дать, он же пьян.
— Сделаешь? — спросил её Верон.
— Да, ваша светлость, — ответила горничная, и от Рэндана не ускользнуло, что на это герцог повёл головой, хмурясь, словно она что-то странное сказала. Хотя может это на конюха выпивка так подействовала, что начал видеть то, чего нет, или ревность опять…
Но он был рядом с Эйвой и так тянуло к ней, в глазах темнело.
— Лисичка, — Рэнд вышел следом за ней, поймал за руку. Она глянула на него с мольбой. — Что происходит?
— Я расскажу, — шепнула она, оглядываясь на лестницу и библиотеку.
— Когда? Тебя будто в доме нет.
— Я приду сегодня, хорошо?
И он нахмурился, кивая и отпуская её.
На обед и ужин она снова не спустилась. Рэндан доделывал дела на конюшне, потому что сидеть без дела было совсем мучительно. Он думал, что Эйва не придёт.
Снова скручивало это состояние, что он её потерял, вот как было уже, но он убеждал себя, что это просто потому что истосковался по ней, потому что понадеялся на то, что всё будет хорошо, что она и вправду его простит, даже появилась какая-то невероятная надежда на будущее. Глупая такая, призрачная, да даже нет — пустая… какое будущее? Он же смертник…
Уже стемнело, когда краем глаза Рэндан уловил, что у дверей конюшни кто-то есть. Это была Эйва. Бледная, как и её сорочка, в которой была, в глазах её была потеря. Он втянул воздух, сделал к ней шаг, внутри разлился страх, что это всего лишь её призрак, видение, которое сейчас исчезнет и это будет всё, что ему останется от неё.
Рэндан остановился в полушаге от женщины. Всмотрелся в белое лицо, такое неживое, в отсветах горящих здесь фонарей. Этот свет не дарил тепла, а словно забирал его. Мужчина прищурился, пытаясь вглядеться в неё, увидеть то, что было скрыто. И видел только горечь, бездну и потерю.
— Что произошло? — спросил он, беспощадно ругая себя за то, что переживал последние дни из-за мёртвой незнакомой девицы, а надо было видеть, что умирает что-то внутри женщины, которая была для него воздухом — её не станет и он задохнётся.
Эйва мотнула головой, в глазах были слёзы. Рэндану показалось, что она хочет уйти, что пожалела о том, что пришла.
— Нет, стой, шельма, — прошептал он и поймал её, притянул к себе, всё всматриваясь в глаза, в лицо. Рэнд не знал, что хотел, или что мог увидеть. — Теперь плохо всё, да? Вот теперь…
Она зажмурилась, слёзы полились из глаз, голова безвольно упала на грудь.
— А я думал, что тогда было больно, но вот как… тогда было плохо, но сейчас… — проговорил Рэнд, пытаясь заглянуть в её лицо. — Объясни мне, шельма…
— Не могу, не хочу… — с горячностью зашептала Эйва, — не надо…
И готовый ловить её, он сжал её, но она не вырывалась, а наоборот — вцепилась в него, прижалась с какой-то хрупкой решимостью. И Рэндан не стал спорить.
Эйва обняла его шею, потянулась к нему, и взяв на руки, он отнёс её в сенник, усадил на тюк сена, так, что горничная оказалась прямо перед ним. И пусть это было неправильно, но почему-то было чувство, что слова ей сейчас не нужны, ей нужна близость. Слишком грубо, пусть, но это он мог, если она просит, он может сделать её счастливой, хотя бы так.
Она обхватила его ногами, когда он был в ней и всё не отпускало чувство, что это нереально, словно во сне. Хотя был с ней столько раз, но вот этот был таким едва уловимым, ненастоящим и оттого острым, жестоким.
Эйва задрожала в его руках, и Рэндан отпустил себя, принимая, пропуская через себя её дрожь, хотел оставить её, как всегда делал, потому что нельзя было быть опрометчивым и бездумным, но она не отпустила. Он замер, пытаясь осознать происходящее, но было поздно — мужчина рыкнул в неё проклятием, изливаясь внутрь и пугаясь, потому что встретился с её взглядом.
— Эйва… — страх, кажется забрал его голос. — Это последний раз? Больше тебя у меня не будет?
Она с ним прощалась. Теперь по-настоящему.
— Прости… — проговорила она одними губами.
Он упрямо повёл головой, не желая принимать реальность — лучше бы это осталось сном.
— Дай мне слово, что не уйдёшь, пока я буду здесь, — прошептала Эйва, обнимая его, отчаянно прижимаясь всё ещё дрожащим телом.
— Пока будешь, — повторил он, словно в бреду. — Будешь сколько?
— Не знаю.
— Ответь, что происходит, шельма, прошу тебя, — и он с силой оторвал её от себя. Было необходимо понимание, иначе он сойдёт с ума.
— Не могу, не могу, прости, тебе не могу, — замотала головой Эйва, умоляя полным отчаяния шёпотом, давясь слезами. — Пожалуйста, Рэндан, можно хотя бы с тобой останусь самой собой? Я не хочу… просто, чтобы ты знал меня такой, какая я есть на самом деле. И тебе потом скажут, что-то про меня, а ты ответишь, что это всё неправда, потому что я не говорила тебе этого, а значит они все врут… прошу тебя, Рэндан, пожалуйста.
— Тише, тише, лисичка моя, — и он видел, как ей отчаянно страшно, как она теряет себя, и цепляется за него, будто тонет в этой потере, а он был тем, кто может её спасти. Помнить её, говорить о ней — у него не было этого всего, не было времени. С ней было, потому что он оставался с ней, только с ней, даже не видя её, не слыша, просто зная, что она где-то рядом, он был здесь. А без неё не будет ничего этого. И её просьба сейчас… — Я останусь, останусь, лисичка моя, не плачь. Не говори ничего, не надо. Мне не надо.
И он целовал её мокрые щёки, ощущая во рту соль слёз, не зная уже, она это плачет или он вместе с ней. И хотелось целовать, гладить, обнимать.
— Когда я маленьким был, силки на птиц учился ставить, — произнёс он тихо, когда она немного унялась и он сидел на
