Если вы видите прыгающего из окна швейцарского банкира, следуйте за ним. Есть вероятность заработать деньги.
ВОЛЬТЕР
При выходе на прямой участок пути Ролан резко нажал на тормозной рычаг и руками и позвоночником ощутил, как содрогнулась семисотпятидесятипятитонная махина состава.
— Развлечемся вечером?
Ролан продолжал медленно жать на рычаг, уменьшая скорость.
— Я не против, но…
— Она красивая?
— Спрашиваешь! Это же моя мама!
— А мне казалось, что она никогда не выезжает из Лозанны.
— Когда я остаюсь ночевать в Цюрихе, она иногда приезжает ко мне.
— Сбавь еще…
Состав медленно приближался к конечному пункту назначения. Наконец-то заканчивалась бесконечная лента блестящих стальных рельсов. Не снимая руки с рычага, Ролан машинально бросил взгляд на бетонный перрон, заставленный ручными багажными тележками, заваленный тюками, заполненный встречающими, которых становилось все больше по мере того, как электровоз приближался к зданию вокзала.
— Что это с ними?
— С кем?
— Ты только посмотри на их физиономии…
До ограничительного буфера оставалось сто метров. Стоявшие на перроне люди со странным выражением на вытянутых от удивления лицах смотрели на Ролана и Лючиано. Выражение страха и омерзения не исчезало даже тогда, когда электровоз медленно проплывал мимо них, и они, повернувшись, смотрели ему вслед.
— Слушай, может, у меня на лбу размазан томатный соус?
— А у меня? — спросил Ролан.
Когда электровоз въехал под стеклянную крышу навеса, где в застывших позах рядом со своим багажом стояли пассажиры, скорость не превышала десяти километров в час.
— Прибыл поезд номер 127 Женева — Цюрих… Не подходите близко к краю перрона, — раздался мужской голос из многочисленных громкоговорителей.
Ролан увидел, как какая-то толстуха выронила из рук свою сумочку и, вместо того чтобы наклониться за ней, ткнула указательным пальцем в его сторону и в ужасе зажала ладонью рот.
— Черт! — чувствуя неясное беспокойство, воскликнул он. — Что все это может означать?
У всех на лицах появилось одно и то же удивленное выражение. Был еще один момент, которого хватало с лихвой, чтобы вызвать у машинистов поезда тревогу: там, где они проезжали, устанавливалась мертвая тишина.
— Тормози!
Ролан до упора вывел рычаг тормоза. Электровоз остановился, не доехав пятидесяти сантиметров до ограничительного буфера. Лючиано отключил электроснабжение. Двое служащих вокзала о чем-то тихо перешептывались, бросая быстрые взгляды в их сторону. Тот, который был поменьше ростом, энергично кивнул головой и засеменил к зданию вокзала. Второй, Ролан его знал, подошел к электровозу и по лестнице вскарабкался в кабину. Не говоря ни слова, он странно посмотрел на машинистов.
— Где вы это подцепили? — прокашлявшись, спросил он.
— Что «это»? — резко парировал Ролан.
— Как, что это»? — удивился железнодорожник.
— Вы можете выражаться яснее? — рявкнул Лючиано. — Мы не гадалки, и у меня нет желания играть в отгадки!
— Следуйте за мной.
Стоявшие на перроне люди молчали… Слышалось только астматическое пыхтение дряхлого паровичка, выезжавшего из ворот ангара.
Лючиано и Ролан спрыгнули на перрон. Только оказавшись перед электровозом, который они ласково называли «Маргаритой», они все поняли: на решетке обходной площадки электровоза, словно прикрепленная рукой злого шутника, висела мужская нога, отрезанная по пах. Едва заметное пятно крови ржавого цвета проступало сквозь темную ткань брюк в том месте, где были перерублены кости. Совсем не к месту Ролан подумал, что нога принадлежала респектабельному мужчине и выглядит элегантно. Возможно, на эту мысль его натолкнула великолепная кожа черной туфли и шелковый носок такого же цвета. Присмотревшись получше, он заметил тонкую струйку крови, стекавшую по лодыжке на туфлю и расплывавшуюся коричневым пятном по полу стальной обходной площадки.
Ни Ролан, ни другие свидетели не могли себе вообразить в тот момент, с какой невероятной скоростью расплывется это пятно по многим континентам, превращаясь в кровавое море.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЭКСПРЕСС «ЖЕНЕВА-ЦЮРИХ»
Когда рядом с ним была его жена, Морти О’Бройн старался не дышать. Джудит наводила на него ужас. Язвительную складку горечи в уголках ее рта не могла скрыть даже лучшая косметика. От ее взрывного голоса Морти хотелось раствориться, но еще страшнее было ее молчание, тягостное и презрительное, или ее мигрень, единственным виновником которой, естественно, был он и при этом не относился к ней с должным благоговением, на которое она имела право как страдающая женщина.
В последние годы Морти оставил всяческие попытки наладить с женой нормальные человеческие отношения, не говоря уже об интимной стороне их жизни. Как можно ее наладить проводя ночи в разных спальнях… Обычно их разговор ограничивался обменом односложными предложениями, среди которых чаще всего встречались слова «мигрень», «смешной», «платить», «сколько»… В начале совместной жизни Морти надеялся найти у Джудит поддержку, проявление интереса к своим делам и успехам — наивная простота! Он очень быстро заметил, что она с удовольствием высмеивает его неудачи и никак не реагирует на маленькие победы, считая это само собой разумеющимся.
Незаметно между ними выросла глухая стена обоюдной неприязни, и каждый ушел в себя. Джудит перестала вслух высказывать свои жалобы, перейдя на мимику, а Морти ревностно хранил свои профессиональные удачи, опасаясь, как бы случайным оскорбительным или презрительным словом она не свела к нулю его радость. Четыре года тому назад, став уже известным в Нью-Йорке адвокатом, он получил предложение работать на Синдикат и на радостях чуть не рассказал ей об этом. Но в последнюю секунду необъяснимое предчувствие остановило его. Он завалил ее дорогими мехами, одеждой, драгоценностями, но все это не помогло перебросить хрупкий мостик взаимопонимания между пропастью их отчужденности. Имя Габелотти говорило Джудит ровно столько, сколько имя Крэнч для фермерского работника.
