— Нет, я не думаю так, — осмеливаюсь возразить я. — Я понимаю, о чём вы. Правда. Просто не знала, как из этого выйти. И из-за того, что пыталась — вляпалась в кучу проблем…
— Вот только не надо давить на жалость, окей? — жёстко осекает меня Давид. — Что ни проститутка, то слезливая история. В девяносто процентах — лживая.
Прикусываю губу. Мне хочется возразить, сказать, что я не вру, но понимаю, что этого делать не надо. Тем более, что он, к сожалению, прав и здесь — в основном девочки- коллеги придумывали так называемые "легенды". Как раз такого плана — слезливые, жалостливые истории бедных обманутых "Золушек" из провинции. Даже когда были коренными москвичками из очень богатых и любящих семей.
— Давид, скажи мне, почему ты привёз её сюда? — поворачивается к брату Инна. — Почему не хочешь отвезти в центр?
— Обсудим это не при ней, окей? — холодно отвечает он.
— Хорошо.
— У тебя есть какие-то вопросы, Полина? — спрашивает меня Инна. — Я просто тороплюсь.
Полно у меня вопросов… Даже не знаю, с чего начать. И можно ли вообще задавать эти вопросы…
— Я не могу уехать домой, да? — спрашиваю я.
— Да, — жёстко отвечает Давид. — Не можешь. К тому же встаёт вопрос — на что? И я так понимаю, что твой страх перед полицией — имеет достаточно серьёзные основания. С сегодняшнего дня ты эскортом заниматься перестанешь и будешь работать на меня. Хочешь ты того, или нет. Потому что теперь — ты моя.
10. Полина
Я ничего не отвечаю ему. Мы встаём и Инна приносит мне шёлковый сиреневый халат, и, когда я, к своему облегчению надеваю его, говорит, чтобы я села за стол, где уже сидит Давид. Он просматривает что-то в телефоне. Инна щедро накладывает нам еды, но, мне кусок в горло не лезет, хотя я давно голодна. Но вообще больше всего сейчас я хочу, чтобы меня просто оставили в покое, и я могла бы хотя бы немного поспать.
Пока я ковыряю вилкой греческий салат, Давид заканчивает есть и встаёт. Инна ставит посуду в посудомойку и отзывает его в сторону. До меня доносится часть их тихого, приглушённого разговора.
— Я ни в коем случае не оспариваю твоих решений. Но ты же не можешь оставить её в доме.
Впечатление, будто они говорят о бездомной собаке…
— Могу. И оставлю.
— Как хорошо ты её знаешь, Дава? Я улечу сейчас, а слуг сейчас в доме нет. Ты же не знаешь, на что она может пойти. Если я правильно тебя поняла, она — совершенно случайный человек.
— Ты напрасно волнуешься. Я знаю, что делаю.
— Хорошо. Тогда больше не лезу. И всё же мне непонятно, почему ты делаешь такое исключение для неё… Она тебе нравится, да?
Его ответ я не слышу. Возможно, его и не было.
Инна поднимается на лестнице на второй этаж и скрывается в недрах дома. Давид подходит ко мне.
— Поторопись.
— Я хочу спать… — тихо говорю я.
— Скоро поспишь, — он кивает на тарелку. — Доедай.
Я заставлю себя опустошить тарелку и он указывает мне на посудомоечную машину. Убираю посуду и замираю в ожидании.
— Пойдём, — кивнув в сторону лестницы, говорит мне Давид.
Мы поднимаемся на второй этаж, который из себя большую многоугольную площадку с мраморным полом, где мозаично изображена картина человека с восемью руками и с восемью ногами. В каждой маленькой, но высокой стене находятся очертания двери. Давид вынимает из кармана какую-то стальную штуку, напоминающую то ли брелок, то ли маленький пульт, и нажимает одну из крохотных кнопок. Одна из дверей бесшумно отодвигается в сторону. В проёме темно.
— Вперёд, — приказывает Давид.
Я испуганно оглядываюсь на него, но он неумолим. Дрожа от волнения и страха, захожу в темноту.
Тут же включается свет из многочисленных маленьких ламп по периметру овального потолка. Вся эта небольшая комната представляет из себя небольшой овал. И в ней нет ничего, кроме голых светло-серых матовых стен. Даже окон.
Мраморный пол поделён изогнутой линией поделён на две равные части. Серую при входе и белую. Я вновь оглядываюсь назад и вижу, что Давид стоит за мной, а дверь в стене будто исчезла — её очертания с этой стороны так плохо видны, что нужно напрягать зрение, чтобы их заметить.
— Пожалуйста, не делайте мне ничего плохого… — шепчу я.
Здесь не холодно, но я дрожу. Обнимаю себя руками.
— У меня нет таких целей, — покачав головой, произносит Давид. — И чем раньше ты это поймёшь, тем лучше.
— Хорошо… — чуть выдохнув, благодарно отвечаю я.
— Снимай халат и проходи на белый участок пола.
Дрожащими руками я отдаю ему одежду и прохожу в дальнюю часть комнаты, ступая босыми ногами по мрамору. Он не холодный, тёплый. И может быть это даже не мрамор, а какой-то другой материал. Просто так выглядит.
Дальше происходит что-то невообразимое. По крайней мере я такого никогда раньше не видела…
Комната преображается. Вся эта изогнутая граница между светлой и тёмной частью пола до стен и потолка заполняется решётчатой светло-зелёной сеткой. Меня будто запирают в клетку. А на той части, где остаётся Давид изменения происходят ещё большие. Он нажимает на другом пульте какие-то кнопки и из стены выезжает панель, складывается, превращается в белые стол и стул. В одной части стена будто проваливается, создавая нишу-шкаф, откуда Давид достаёт белый халат. Он надевает его и садится за стол. Белая столешница вспыхимает и вижу, что по сентру располагается какой-то большой экран. Давид принимается нажимать на его кнопки, двигать какие-то картинки, листать графики.
— Не подходи к сетке. Иначе возникнут помехи.
Я вообще не двигаюсь. Стою, обнимая себя руками, и с ужасом смотрю на то, что происходит.
Давид, играя желваками, сосредоточенно кликает по экрану, затем встаёт и говорит:
— Жди здесь, я скоро подойду.
В стене появляются очертания двери, и спустя несколько секунд Давид выходит наружу. Дверь встаёт на своё место, и снова будто растворяется в стене. Я остаюсь в этой комнате одна.
Впечатление, что всё это происходит не со мной… Просто стою и жду. Выходить боюсь — я понятия не имею, как работает эта сетка. Может она током бьёт…
Давид возвращается минут через пять, но мне они кажутся вечностью.
Несколько секунд он просто смотрит на меня. Если бы не пугающая обстановка и вся эта ситуация, я бы подумала, что очень нравлюсь ему. Но, наверное, это глупо. Он снова садится за стол, поворачивается ко мне и говорит:
— А вот теперь слушай внимательно.
11. Полина
Почему-то именно сейчас я впервые за долгое время чувствую, что стесняюсь своей наготы. Нет, не так, как там, внизу. Там мне просто стыдно. Сейчас же я чувствую, что он неравнодушен ко мне и это заставляет меня вновь ощутить себя женщиной, а не просто — жертвой обстоятельств.
Я привыкла к тому, что мужчины смотрят на меня голую с нескрываемой похотью. Но взгляд содержит сейчас не только её. Он вызывает во мне то-то такое, что я будто бы забыла… Стеснение. Смущение. Какой-то волнительный трепет…
Давид встаёт из-за стола и подходит ко мне. Останавливается в паре метров. Я по прежнему боюсь его, но уже как-то иначе… Он всё такой же брутальный, властный и опасный, но будто бы старательно прячет себя иного. Того, которого я пока не знаю, но который мне может понравиться… И я вижу, что он этого не хочет. Специально дистанцируется.
— Первое, — своим низким, глубоким голосом произносит он. — Твоей основной функцией будет база для моделирования новой чувственности. Что это такое, ты поймёшь. Это несложно. Второе. Сейчас задавать вопросы ты можешь в любой момент. Думаю, что в диалоге тебе станет многое понятнее, чем если я буду читать тут тебе лекции и инструкции, не будучи уверен, что ты вообще врубаешься в суть. Пока всё ясно?
Он, похоже, слишком много имел дел с роботами и это сказывается на том, как он умело прячет свои эмоции. А может быть, Инна права и это просто выработанная манера общения властного руководителя, на которого работают тысячи людей. Я вижу, что ему важно объяснить мне то, что он говорит и благодарна за то, что он это делает, не оставляет меня в неведении.
