А затем был Деклан.
― Ты в порядке? ― спрашивает Айла с беспокойством во взгляде, вырывая меня из моих мыслей.
― Ммм хмм, ― все, что я могу выдавить из—за болезненного комка в горле. После нескольких глотков горячего чая отчаянное желание найти себя берет вверх надо мной, и я делаю то, что не делала уже в течение долгого времени.
Я говорю правду.
― Я потеряла одного человека, который был близок мне. Приехала сюда, чтобы почувствовать себя ближе к нему.
― О, милая, ― вздыхает она. ― Мне очень жаль.
Ее мудрый взгляд наполняется сочувствием. Только один ее взгляд горит безмолвно, и я могу видеть там понимание и боль за меня.
― Я извиняюсь за то, что ответила настолько откровенно. Я не хотела, чтобы вы почувствовали себя не в своей тарелке.
― Ерунда. Если женщина в моем возрасте не способна принять немного правды... ну, тогда... значит, она вовсе и не жила на свете.
― Да, наверное. ― И она права. Черт, я чувствую, будто прожила тысячу лет на земле. Я сомневаюсь, что вы можете меня удивить чем—то. Я могу поклясться, что нет такой боли, которую бы я не испытала.
― Ты надолго планируешь остаться?.. ― она начинает говорить и затем замолкает. ― Прости меня, милая. Было поздно, когда ты вчера приехала, и сейчас я, к сожалению, немного позабыла твое имя.
Это был именно тот решающий момент ― с этой пожилой леди, которая, кажется, имела на все вопросы, которые мне предстояло выяснить, ответы ― когда мне нужно было сделать выбор. Я думала, что мне больше нечего терять, но это не совсем так. Видите ли, где—то глубоко внутри я все еще та же пятилетняя девочка. Она все еще сохранила свою личность, которую я потеряла так давно.
― Элизабет, ― говорю я ей. ― И я не уверена, на какой срок задержусь.
― Ну что же, Элизабет, очень рада, что ты здесь. Больше не буду отнимать у тебя время. Если тебе что—то понадобится, пожалуйста, дай мне знать, хорошо?
― Спасибо вам.
Я беру свой чай и поднимаюсь наверх в свою комнату, чтобы разобрать чемоданы и немного освежиться. После того как я переоделась и разложила вещи по местам, я смотрю на себя в зеркало, которое стоит на деревянной подставке, расположенной в углу комнаты. Бежевые слаксы, серо—коричневый кашемировой свитер и открытые лакированные туфли—лодочки. Эта та одежда, которую я приобрела, когда играла свою роль. Каждая деталь в моем наряде так и кричит: Нина. Но я в растерянности, потому что не знаю, подходит ли это Элизабет. А какая она вообще? Прошло много времени с того момента, когда я была самой собой. Мне кажется, я потеряла внутреннюю частичку себя в тот ужасный день, когда арестовали моего отца. Я прожила большую часть своей жизни, будто погребенная заживо, избегая мучительной боли, что приносит нам этот мир, пока я не стала Ниной.
И теперь, я представляю собой чистый обман ― покрытый отвратительными дорогими тряпками.
Я заправляю за ухо волнистую рыжую прядь волос, перед тем как беру мои ключи.
Я ввожу адрес Брансуик Хилла в навигатор, затем следую по ярко выделенному маршруту движения, который ведет меня по узким улицам, что постепенно переходят в холмы. У меня не занимает много времени, чтобы добраться до Абботсфорд Роуд, и я знаю, что я уже близко.
Но не к нему, а всего лишь к его призраку.
Мои глаза обжигает от непролитых слез, я поворачиваю за угол и вижу зеленую табличку на каменной стене, которая примыкает к воротам, что гласит "Брансуик Хилл". Я пристально смотрю на табличку, и мой подбородок начинает дрожать, в то время как моя душа кровоточит, наполняя меня еще большим количеством яда, которым я подпитываю себя.
Оно настоящее.
Это место ― то самое, которое он хотел показать мне ― на самом деле существует.
Останавливая машину на обочине, я не осознаю, насколько крепко мои пальцы вцепились в руль, пока не ослабляю их и не ощущаю боль. Когда я выбираюсь из машины перед железными воротами, за которыми скрывается дом, который мог бы быть моим, тень смерти нависает надо мной.
Потеря поглощает.
Пустота давит.
Печаль не прекращается.
Мои ноги двигаются сами по себе ― ближе. Я глубоко вдыхаю, молясь, чтобы его запах заполнил мои легкие, которые не заслуживают этого, но жаждут. Но их заполняет лишь морозный воздух. Я вздрагиваю, когда хватаюсь руками за холодный металл ворот, слезы начинают бежать из уже припухших глаз.
Трещины в моем сердце начинают расширяться и разрываться ― обжигая, проникая сквозь агонию. Костяшки моих пальцев белеют от той силы, с которой я сжимаю ворота, отчаяние и сожаление взрываются в неуправляемом порыве. Я дергаю руками, потряхивая ворота, я теряюсь в маниакальном приступе. Я кричу в серые облака, так сильно кричу, что кажется, словно лезвия разрезают мою глотку, и я приветствую боль, желая, чтобы они врезались глубже.
Дергая ворота взад—вперед, я слышу клацанье металл, холод разъедает мою плоть, и я рыдаю. Я заставляю боль выбраться наружу. Ледяные слезы стекают по моему лицу, пока мое тело живет собственной жизнью.
Я хочу, чтобы он вернулся.
Как сильно мне нужно плакать, чтобы вернуть его?
Почему это произошло со мной? С ним? С нами?
Я просто хочу, чтобы он вернулся.
― Вернись! ― мой голос разрывает тишину. ― Пожалуйста! Просто вернись!
Я мечусь, тону в воплях, мое тело истощается. Мои руки замерзают, Продолжая цепляться за металлические стержни ворот, я падаю на колени. Я чувствую, как мое нутро расслабляется, а тело тяжелеет. Отчаянно ловя дыхание из—за бешено колотящегося сердца, я закрываю глаза и прислоняюсь к железу. Вскоре мои тяжелые вздохи превращаются в по—детски отчаянные всхлипы.
Я хочу, чтобы кто—нибудь просто обнял меня. Прикоснулся и сказал, что все будет хорошо. Что со мной все будет в порядке. Я хотела назад моего брата, папочку, мою любовь ― я приняла бы любого, лишь бы получить хоть какое—то облегчение. Поэтому я сижу здесь на холодном бетоне и плачу ― одна…
Снег невесомо падает на меня, пока время идет своим чередом. Ветер свистит сквозь деревья, пробуждая меня понижающейся температурой, и я даже не знаю, как долго сижу здесь, когда я смотрю наверх на ворота. Вытирая слезы, я поднимаюсь на ноги и пытаюсь лучше рассмотреть дом, но он спрятан за деревьями. За воротами подъездная дорога поднимается по холму, окаймленная деревьями, покрытыми снегом и все остальное ― окутано тайной.
Но я всё знаю.
Он многое рассказал мне об этом месте, о доме, земле, цветах, стеклянной оранжерее.
Я осматриваюсь, чтобы найти путь внутрь, но мне мешают ворота и каменный забор в высоту почти девять футов, по которому просто невозможно забраться.
Да и какой смысл в этом? Все равно за этой стеной меня ничего не ждет. Я даже не уверена, почему здесь, и когда смотрю вниз на мои покрасневшие, почти малинового цвета руки, пораненные льдом, я знаю ― пришло время уходить.
― Милочка, ты в порядке?
― Просто поскользнулась и упала на лед, пока бегала по магазинам, ― лгу я, пока Айла рассматривает мои грязные, влажные слаксы, которые стали такими из—за того, что я провела день, сидя на покрытой снегом земле. Я знаю, что выгляжу ужасно, и часть меня, хорошо обученная, хочет расправить плечи и высоко задрать голову, но слабость молит опустить плечи и принять объятия, которые, я уверена, Айла готова мне предоставить. Я не знаю, что выбрать.
― Ты ужасная лгунья, милочка, ― говорит она, берет меня за руку, ведет к обеденному столу и усаживает меня за него.
Она идет на кухню и быстро возвращается с чайником, чашкой и блюдцем. Я наблюдаю, как она наливает горячую воду в чашку с пакетиком чая, прежде чем ставит ее передо мной.
Я не опровергаю ее обвинения во лжи. Я слишком выжата эмоционально, чтобы играть в такие игры, и затем она добавляет:
― В твоих глазах отпечаталась боль.
И так оно и есть.
За прошедшие пару недель я плакала больше, чем за всю свою жизнь. Пик научил меня, как прятать мои эмоции, жить как робот, чтобы никто не причинил мне боль, и я хорошо усвоила этот урок. Но я не чувствовала, что у меня есть силы отключить все эти эмоции сейчас.
