Только Елены среди них не было.
Мирабелла сидела за маленьким деревянным столом с обшарпанными краями и чистила картошку вместе с женщиной, которую я узнал как ее пожилую тетю, и еще одной девочкой, едва вышедшей из подросткового возраста.
— Ох, — сказала она, ее рот был круглым от шока.
Я наклонил подбородок, раздраженный тем, что она всегда боялась меня просто из-за моего размера и положения. В детстве я относился к Мирабелле только с добротой, хотя и с легкой незаинтересованностью. Она была красивой, с грудью, которая созревала раньше, чем остальные части тела, но я всегда находил ее кроткой и неинтересной.
— Мира, где Елена?
Она моргнула.
Я подавил вздох.
— Это был долгий день. Долгие несколько дней. Пожалуйста, скажи мне, куда ушла синьора Ломбарди.
— В ванную, — дерзко сказала младшая девочка, бросив раздраженный взгляд на Мирабеллу, словно она тоже считала ее немного жалкой. — Ей нужно было подкрасить губы.
— Спасибо, — сказал я, хотя мне не терпелось найти свою женщину и убраться оттуда.
— Д-Данте? — Мирабелла тихо заплакала, когда я двинулся к двери в коридор.
Я заколебался, но не обернулся.
— Я тоже не хочу выходить за тебя замуж, — набралась она смелости и сказала мне.
Поэтому я не спеша повернулся и поймал ее широкий, испуганный взгляд.
— Не могу сказать, что я удивлен, когда ты едва можешь смотреть на меня, не падая в обморок.
Младшая девочка фыркнула, и тетя Миры слегка потрепала ее по затылку.
— Ты влюблен в нее? — с удивительной смелостью спросила Мира. Когда я не ответил, она слегка кивнула и посмотрела вниз на полуочищенный кусок картофеля в руке. — Рокко не так глуп, как ты думаешь. Будь осторожен.
— А ты? Ты не можешь быть осторожной, если спустя столько лет так и не вышла замуж, а Рокко решил выдать тебя за иностранца, который ему даже не нравится.
Она слегка вздрогнула, уставившись на эту проклятую картофелину, словно в ней содержались ответы на все жизненные вопросы.
— Я должна была выйти замуж, но... ничего не вышло. Теперь мой дядя стыдится, что у него есть племянница, у которой нет никаких перспектив. Мы все несем свой крест.
— Ты не будешь одним из моих, — пообещал я ей, не дожидаясь ответа, и вышел через другую распахнутую дверь в холл.
Я не хотел оставлять Елену одну в этом гадючьем логове дольше, чем это было необходимо.
Мои ботинки цокали по бордовой керамической плитке, пока я шел по коридору, заглядывая в открытые арки и за полузакрытые двери.
Елены не было.
Наконец, в конце коридора перед лестницей оказалась единственная запертая дверь. Я знал, что она находится за деревянной баррикадой, как провидец знает, что скрывается за непрозрачностью хрустального шара. Я чувствовал ее.
Без предисловий я достал из кармана складной нож, рывком открыл дверь и направил лезвие между дверью и деревянной рамой. Мгновение спустя лезвие нашло край механизма защелки, и дверь открылась с тонким скрипом.
Елена не вздрогнула, когда я появился.
Ее глаза были прикованы к моим в отражении массивного, богато украшенного позолотой зеркала над раковиной. Они были насыщенного, стеганого серого цвета, как перекатывающиеся грозовые тучи, сверкающие трещащими молниями, грозящими пронзить насквозь.
Даже исполненная гнева, Елена была чистой красавицей.
— Ты собирался сказать мне, что помолвлен? — спросила она низким, срывающимся голосом, который скользил ко мне, как удлиняющаяся тень.
Я нагло прислонился к дверному косяку и скрестил руки, размышляя над изогнутой кромкой своего ножа.
— А ты? Ты никогда не говорила со мной о Дэниеле Синклере.
Раздался резкий звук, когда она втянула воздух между зубами. Я наблюдал, как длинные линии ее тела напряглись от контролируемой ярости.
Я устроился поудобнее, предвкушая перспективу увидеть, как ее ярость вырвется из клетки.
— Дэниел сейчас не имеет значения.
— Не имеет? — я притворился удивленным. — Мужчина, с которым ты жила четыре года. Тот, за которого ты думала выйти замуж и усыновить ребенка. Тот самый, которого ты не могла забыть, пока не встретила меня?
— Ты такой высокомерный ублюдок, — огрызнулась она, поворачиваясь ко мне лицом, и ее щеки запылали. — Думаешь, ты просто волшебным образом сделал все лучше?
— Нет, — ответил я, оттолкнувшись от рамы и закрыв дверь одной рукой, прежде чем направиться к ней через маленькую комнату. — Не все. Нам еще нужно поработать над некоторыми вещами... — я оттеснил ее к раковине, пока она не нагнулась спиной к фарфору, ее грудь вздымалась от раздражения и нарастающего желания.
Я провел ладонью по коже над ее грудью и скользнул шершавой ладонью вверх, пока не коснулся ее шеи.
Удар ее бешеного пульса о мой большой палец заставил мой член дёрнуться в брюках.
— Мне еще предстоит научить тебя всему, что нужно знать о том, как доставить мне удовольствие. Твоими руками, твоим красным ртом, твоей сладкой киской и твоей маленькой попкой.
— М-моей попкой? — повторила она, ее глаза расширились, как серебряные доллары.
Я хрипло рассмеялся, взяв ее руки в свои и заведя их ей за спину, так что она была вынуждена выгнуться дугой.
— Si, lottatice, твоя маленькая упругая попка. Кто-нибудь когда-нибудь брал тебя там? (пер. с итал. «да, боец»)
— Определенно нет, — огрызнулась она, румянец на ее щеках стал еще глубже, распространяясь по шее и груди.
Я проследил за этим губами и языком, вдыхая жар ее кожи.
— Думаю, тебе понравится, если я окажусь там. Знаешь, почему?
Ее дыхание было резким шорохом в моем ухе, когда я свободной рукой задрал ее юбку. Без прелюдий я прикоснулся к ее обтянутой шелком киске. Яростная дрожь пронеслась по ее телу, шокированный выдох зарылся в мои волосы, когда я прижал поцелуй к ее пульсирующему пульсу.
Ей нравилось, когда я был менее чем цивилизованным, когда я не давал ей шанса использовать свой большой, красивый мозг для обдумывания всех нюансов и ожиданий.
Она еще не была готова признать, что ей это нравится, но скоро она будет готова.
Скоро она будет горячей и мокрой, податливой, как теплый воск, в моих руках. Она подробно расскажет мне на языке своего народа, который когда-то ненавидела, как сильно она хочет, чтобы я был внутри нее, против нее, владел ею.
Пока же я был рад проделать эту работу сам.
— Тебе нравится, когда я поклоняюсь твоему телу, — дышал я ей в ухо, обхватывая ее половые губы и нежно надавливая ладонью на ее клитор. — Я использую все, чем я являюсь, и все, что у меня есть, чтобы ты эффектно кончила для меня. Знаешь ли ты, cuore mia, что для меня нет ничего прекраснее, чем видеть, как ты разрываешься от удовольствия? (пер. с итал. «мое сердце»)
Единственным ее ответом было гортанное мурлыканье, когда я посасывал засос, который я оставил на ее шее ранее.
— Ни одна женщина до тебя не имеет для меня значения. Они ничтожны. Они пыль, — прорычал я, отпуская ее руки и снова поворачивая ее лицом к зеркалу.
Вместе мы изучали мое воздействие на ее тело: тяжелые глаза, приоткрытые губы, румянец, блестевший под бледно-золотистой кожей. Я потянулся к ее телу, чтобы взять в ладони ее горло. Это был ошейник, такой же, как кожа или бриллианты, но из моей собственной плоти и крови, который был бесконечно более интимным.
— Как и любой мужчина до меня для тебя был ничем, — продолжал я, не сводя глаз с ее лица в зеркале. Ее лицо было залито тусклым светом от стеклянного светильника над рамой, в то время как мое находилось полностью в тени. — Я уже говорил тебе, Елена, из чего бы мы с тобой ни были сделаны, это одно и то же. Никто не существует для меня, кроме тебя. Никто не оживляет тебя, кроме меня.
— Да, — признала она, потянувшись назад, обхватывая мою эрекцию через брюки. Она сильно сжала его, ее ногти больно впились в мой член. — Никто тебе не нужен, кроме меня.
— Si, Elena, mai più, — хрипловато согласился я, свободной рукой задирая юбку на ее упругую попку.
