Эмоции вспыхнули в ее глазах так ярко, что ослепили меня, как солнечный свет на стали. Она попыталась скрыть это, моргая и опуская выразительный взгляд на раковину, будто это было очень интересно.
Я использовал наши соединенные руки, поднимая ее подбородок, заставляя ее посмотреть на меня.
— Между нами нет ничего постыдного, lottatice mia (пер. с итал. «мой боец»). Я не позволю тебе стесняться своих эмоций со мной. Стыдиться мечты, которую, я надеюсь, ты разделишь со мной. У большинства людей есть причины бояться меня. Я покончу с ними, не моргнув глазом, даже за малейшее оскорбление меня или моих близких. Но ты? — я провел носом по ее изящной шее и прижался открытым ртом к ее щеке. — Тебе нечего бояться меня, поняла? У тебя было достаточно поводов для страха в жизни, и я разнесу в клочья всю вселенную, если она посмеет снова причинить тебе вред. Ты меня поняла?
Она прикусила губу, помада стерлась до бледно-красных пятен.
— Я боюсь не столько тебя, сколько себя. У меня есть склонность разрушать все хорошее, что у меня когда-либо было. А ты, несомненно, лучшее из них.
Я медленно вытащил свой размякший член из нее, двигая рукой вниз, чтобы прижать ее к себе. Наша смешавшаяся сперма просочилась между пальцами и одинокой дорожкой стекала по внутренней стороне бедра. Я прижался к ее горлу, глядя в затуманенные штормом глаза, и дал ей обещание, которое не собирался нарушать.
— Tu si l'azzurro dò mare sì duci e si amar, — сказал я ей.
Ты как море, сладкая и соленая.
— Моряк не покидает море, потому что оно штормит, и не прощает океану его настроения. Я не намерен отказываться от тебя, Елена, потому что нет такой части тебя, которую я не считал бы достойной и очаровательной. Если все закончится, то только потому, что ты сама решила положить этому конец и отказываешься позволить мне бороться за то, чтобы вернуть тебя.
— Я не хочу этого, — прошептала она, так тихо, что это было едва слышно.
— Тогда я с тобой, — пообещал я, запечатывая слова поцелуем в эти полные красные губы.
И когда я оторвался, она яростно притянула меня обратно, произнося эти же слова в мои раздвинутые губы, словно садовник, сажающий семя.
— Io sonno con te.
Глава 5
Елена
Неаполь был городом контрастов. Говорят, что человека формирует место его рождения, город, в котором он вырос, так что я стыдилась и гордилась этим, как в лучшую, так и в худшую сторону, поэтому Неаполь был моим домом.
Мы проехали по улицам города на длинном, низком Ламборджини, который появился возле виллы Рокко Абруцци в центре города, пока мы были заперты внутри. Данте взял ключи у прыщавого юноши в футбольной майке S.S.C. Napoli и с шестью золотыми цепочками на тонкой, почти хрупкой шее. Невозможно было смотреть на него и не представить Себастьяна в том же возрасте, если бы он поддался давлению Каморры и вступил в их ряды.
Данте уловил мою легкую дрожь, но не сказал ни слова, помогая мне забраться в низкую машину и закрывая за мной дверь, окликнув Фрэнки, который садился в черный Рендж Ровер, задерживающийся посреди улицы, несмотря на гудящий транспорт.
На самом деле, мы оба были странно молчаливы, пока ехали по улицам. Возможно, он был погружен в воспоминания, как и я, хотя мне казалось нереальным, что Данте мог существовать в городе в то же время, что и я. Это романтично и глупо, но я была уверена, что должна была почувствовать его в атмосфере, магнитную силу, притягивающую нас друг к другу через стены, покрытые штукатуркой, и ограждения из цепей.
По показной вилле Рокко и гладкому Ламборджини, на котором мы сейчас проезжали по улицам, было очевидно, что впечатления Данте от города значительно отличаются от моих собственных.
Когда мы въехали в Форчеллу, испанский район, я наконец-то узнала родной город. Здесь было бесчисленное множество бедных домов с одной или двумя комнатами, выходящих прямо на улицу или забитых в переулки, которые были магистралями города. Один мужчина спал лицом вниз на земле возле больницы, используя в качестве подушки мешок со старыми лимонами. Проститутки задерживались в открытых дверных проемах, частично завуалированных кусками яркой ткани, а дети носились по улицам, выполняя поручения родителей, отбивая футбольные мячи от стен на улицу, где они попадали под старые брошенные машины.
Это не гламурная Италия, не Италия для туристов.
Это моя Италия.
У меня болела грудь, когда я быстро проносилась по улицам. Это было странное и тревожное осознание того, как далеко я ушла от своего детства, когда я сидела здесь с человеком из мафии в машине за сто тысяч евро на пути к тому, что, несомненно, будет очередной роскошной виллой, подобные которой туристы и мечтатели всегда представляли себе как квинтэссенцию моей страны.
Я видела роскошный автомобиль раз или два в юности, желтая краска сверкала гораздо ярче, чем потрескавшаяся штукатурка нашего маленького дома за городом. Дон Сальваторе был в этой машине, навещал нас, как иногда на Рождество или на дни рождения. Как только кто-то из нас, детей, замечал машину на потрескавшейся асфальтовой дорожке, мама велела нам разбежаться, чтобы она могла сама поговорить с капо.
— Пенни за твои мысли, — предложил Данте, когда мы, наконец, вырвались на окраину города, и он завел мотор, выезжая на шоссе, ведущее на юг. — Они такие громкие, что я их почти слышу.
Я тихонько фыркнула, приложив кончики пальцев к оконному стеклу, будто могла прикоснуться к проплывающим мимо пейзажам.
— Просто вспоминаю.
— Плохие воспоминания?
Я слабо пожала плечами.
— В основном. Хотя иногда мы были довольно счастливы. Мама боролась с работой и четырьмя детьми, с Симусом и собственной депрессией, но она любила нас. Она пела, когда мы развешивали белье на заднем дворе, и бесконечно гоняла близнецов, потому что в них всегда было так много энергии. Она постоянно готовила для нас, стоя на кухне и болтая о наших днях, пока раскатывала тесто, как скульптор глину. Это было место, где мы собирались в конце каждого дня. Даже мы с Жизель были близки, когда были молоды, но она, похоже, этого не помнит.
У всех нас разные отношения с прошлым. Иногда мы перечеркиваем целое, чтобы избавиться от нескольких плохих частей.
— Ммм, — хмыкнула я, потому что думала, что он прав, но никогда не задумывалась об этом. — Как ты стал таким мудрым?
Он бросил на меня взгляд.
— Ты поверишь мне, если я скажу, что родился таким?
Я рассмеялась, часть яда в моих венах рассеялась.
— Нет, абсолютно не поверила бы.
Он легко пожал плечами.
— Это правда. Я очень особенный человек.
Я покачала головой на его выходку, удивляясь, как возможно, что он смог очаровать меня, даже когда я была погружена в путаницу и плохие воспоминания. Нельзя было отрицать, даже если бы я хотела, что он действительно очень особенный человек.
— Итак, каков наш план, капо?
Он бросил на меня быстрый взгляд, пока набирал скорость, обгоняя медленно движущуюся машину на быстрой полосе.
— Звучит неплохо.
— Что?
— Наш план, ты сказала, будто мы команда.
Тревога пронзила меня, но я сделала глубокий вдох, чтобы прогнать ее.
— Разве нет?
— Да, — твердо согласился он, протягивая руку, чтобы сжать мое бедро. — Но это новая территория для нас обоих. Думаю, мне не нужно говорить тебе, что традиционно женщины остаются в неведении относительно семейных вопросов.
— Хорошо, что мы с тобой не традиционны, не так ли? — я по-прежнему остро ощущала тяжесть пистолета, пристегнутого к бедру. — Когда Рокко осмелился намекнуть, что меня могут забрать у тебя... — я задрожала. — Я поняла, что мне нужно перестать быть пассивным участником собственной жизни. Мне кажется, я слишком долго пробыла жертвой. Я хочу быть женщиной, которая борется за то, чего хочет. И я никогда ничего не хотела так сильно, как тебя.
Данте перевернул свою руку на рычаг переключения передач, приглашая меня положить свою сверху. Когда я сделала это, он переплел наши пальцы и сжал их. Я смотрела на наши переплетенные пальцы, на то, как мы вместе управляем машиной, и понимала его невысказанный символизм.
