Вернее, мы жили в разных концах города. А сейчас меня остро начинает мучить совесть, потому что у них с отчимом маленькая «двушка», в которой они кое-как делают ремонт, а у меня столько места, что можно запускать воздушных змеев.
— Да ничего не случилось, — пытаюсь отвернуться до того, как она поймает мой взгляд. — Просто была рядом по делам, решила заехать, привезла всякого вкусного. Заканчивай тут и делай перерыв — торт будем с чаем пить.
Я намеренно делаю ошибку, чтобы она улыбнулась — и это невидимое напряжение хоть немного бы растаяло, но мама слишком хорошо меня знает.
— Хорошо, и правда уже пять часов как крот во всем этом, — соглашается она и тут же добавляет: — Только не думай, что я поверю, будто ты приехала ради того, чтобы угостить меня тортом.
Глава десятая: Эвелина
Я разливаю чай, как раз когда мама приходит на кухню и, игнорируя мой торт, достает из холодильника тарелку с творожным пирогом. Это единственное, что дается ей из выпечки, поэтому готовит минимум пару раз в неделю. К счастью, пирог действительно вкусный, так что без обид оставляю подальше роскошный покупной торт и тянусь за кувшинчиком с медом.
Мама нарочно ничего не говорит о том, что в холодильнике откуда-то взялись дорогие продукты. Только на секунду задерживается, разглядывая полки, а потом ставит на стол угощение и усаживается на свое любимое место в углу потрепанного кухонного диванчика.
Мы говорим о всякой ерунде.
Обычно созваниваемся минимум раз в день, пересказываем друг другу новости, говорим обо всем и даже секретничаем. Но даже если до этого час болтали по телефону, нам все равно есть, о чем потрещать.
А сегодня разговор как-то не клеится.
Так что когда мама отставляет чашку и вопросительно поднимает бровь, я уже знаю — пришло время сдаваться.
— Мам, тут такое дело…
— Эвелина, не тяни. Я понимаю, что у тебя появились деньги. Приличная сумма, судя по всему. Я искренне рада, если они получены законным путем и за что-то, что ты сделала с душой. Если не законным… тогда у меня будет повод подумать над тем, на что же я потратила двадцать два года жизни, думая, что воспитываю дочь правильно.
Она очень скупо выражает эмоции.
Я помню ее совсем другой: улыбчивой, беззаботной, всегда с какой-то невероятно красивой прической и королевой даже в домашнем халате или пижаме. Я помню, что она могла подолгу расчесывать мне волосы, пока они не превращались в настоящий шелковый водопад, помню, как давала на ладошку каплю крема — и мы, сидя перед зеркалом, устраивали свой маленький ритуал красоты.
После того, как папа… ушел от нас, и всего, что случилось потом, она изменилась.
Как будто та мама из старой черно-белой сказки: «То ли воля, то ли неволя — все равно…»
— Мама, ты помнишь Олега?
Она секунду нервно теребит кисти шали, а потом переспрашивает:
— Олега? Какого Олега?
— Олега Игнатова, папиного друга. Он приходил к нам…
— Я помню Игнатова, — резко и черство перебивает она.
Поднимается из-за стола, снова ставит на плиту чайник, начинает мыть чашки, хоть они еще наполовину полны. А когда роняет одну из них, придерживает меня, не давая помочь. Сама собирает осколки, мелкую крошку сметает в совок и вытряхивает в мусор.
— Почему ты вдруг о нем вспомнила?
— Потому что мы… встретились. Ну и разговорились.
Она поджимает губы. Практически втягивает их в рот.
— И где же ты могла встретиться с Игнатовым? — Эта ирония настолько явная, что мне становится не по себе. — В каких местах этой планеты случаются такие аномалии?
Я молчу.
Сказать ей, что мы с Ирой ходили в тот самый клуб, за которым уже давно закрепилась определенная слава — все равно, что подписаться под своим признанием в распутстве. И даже если у меня никогда не было на уме ничего такого, вспоминая все обстоятельства, моя правда все равно «с душком». Потому что я пошла в место, где девушки определенного типа предлагают себя мужчинам определенного достатка. Вспомнить хотя бы тех двух красавиц, которые сидели в ВИП-зоне, и взгляды товарищей Олега в мою сторону. Для них все выглядело вполне определенно и прозрачно.
И я ведь действительно нашла такого мужчину. Правда, не для того, чтобы повыгоднее себя продать, но я понятия не имею, что на все это скажет мама.
В двух словах, стараясь как-то смягчить углы, пересказываю события вечера. Не скрываю, что давно наблюдала за Олегом и хотела просто поговорить с ним, потому что он был другом отца и… просто, потому что мне захотелось.
Хоть у меня давно нет кукол, пони и собственного водителя, в глубине души я все еще маленькая капризная девочка, которая привыкла получать все, что захочет.
Даже мужчину, который пахнет идеально отглаженными рубашками, а не нишевой парфюмерией по триста евро за флакон.
— Он дал тебе денег? — Мама посильнее запахивает края шали. Не дожидается ответа, как будто уже приговорила. — И ты, я так понимаю, их взяла.
Я набираю в грудь побольше воздуха и, стараясь, чтобы голос не дрожал, говорю:
— Он дал мне денег. И купил квартиру.
— Эвелина…
— Я сегодня туда переехала, мам.
Если бы я призналась, что украла или убила, возможно, мама смотрела бы на меня как-то иначе. Потому что сейчас я чувствую себя самым большим разочарованием ее жизни. Как будто все мои успехи, которыми она так гордилась, превратились в пыль, и осталось одно большое непонимание — почему я так поступила?
— Мам, он помогает мне в память об отце, — пытаюсь сказать до того, как она озвучит свой первый и очевидный вывод. Мужчина на двадцать лет старше вдруг дарит девушке квартиру и дает деньги — о чем тут еще думать? А когда узнает, где эта квартира? — Олег просто захотел помочь.
— В память об отце? — Мать поворачивается спиной, открывает верхний ящик и достает пузырек корвалола. Наобум вытряхивает в чашку сразу приличную порцию, проглатывает и запивает водой прямо из-под крана. — Что еще Игнатов предложил тебе дать в память об отце?
Она произносит это так, будто ей противно совмещать слова об отце и имя Олега в одном предложении.
— Он… записал меня в автошколу и ему понравились мои картины. Я встречаюсь с женщиной, которая разбирается в искусстве и, наверное, сможет как-то направить меня в…
— … в его койку? — с надрывом заканчивает за меня мама.
Я прикладываю ладонь к щеке, потому что чувствую себя «приласканной» ее крепкой пощечиной. Меня никто и никогда не бил. Ни разу. Хотя, когда мы сменили жилье и «перекочевали» в скромный образ жизни, я частенько заслуживала хорошей трепки своими непрекращающимися капризами и нежеланием принимать реальность, в которой мне уже не покупали все, что я тащила с прилавков.
Но именно сейчас я остро чувствую хлесткую пощечину.
Даже немного кружится голова, отчего стакан в руке матери раздваивается и множится, как будто расщепленный особенным лазерным лучом.
Я же не сделала ничего плохо. Я не продалась. Я просто…
— Полагаю, уже поздно просить тебя оборвать все контакты с Игнатовым? — уже спокойнее, но еще более сухим голосом интересуется мама.
Чувствую себя выброшенной на солнцепек медузой. Кожа горит, болезненно реагирует на каждое прикосновение даже к одежде. Хочется содрать с себя все и побежать в душ, пока от этого зноя не превратилась в пепел.
— Мама, я правда не делаю ничего плохого. Олег был рад меня видеть, мы поговорили… Он просто помог. Вспомнил, что я была его маленькой невестой, пошутил даже.
Попытка разрядить обстановку наивными разговорами с треском проваливается.
Мама плотнее запахивает шаль и всем видом дает понять, что если у меня в запасе остались еще какие-то новости, то лучше поделиться всеми сразу. А когда бросает косой взгляд на дверь, понимаю — сегодня ее лучше оставить одну.
Да господи, я же правда ничего не сделала, ни за что не заплатила одним из тех способов, которые в книгах часто становятся началом бурного романа и неземной любви. Это же просто Олег, и когда я была маленькой, никто не смотрел на него, словно на волка рядом с Красной Шапочкой. А спустя двадцать лет, все, что касается его имени, вдруг покрылось каким-то зловещим молчанием.
