Однажды, не очень поздним вечером я заскочил в дом сестёр по какому-то обычному житейскому поводу, без всяких специальных намерений. На мой стук дверь мне отворила Надежда в домашнем затрапезном, не то платьишке, не то халатике и окинула меня цепким внимательным взглядом.
— Ты, Леонид… — не столько спросила, сколько установила очевидный факт Надежда. — А Наньки нет дома (как мне смутно почудилось, чуточку злорадно сообщила она). — Они с матерью в Заручевну уехавши, за продуктами. Там, у родни, видать и заночуют по позднему-то времени…
То есть, выходило из её слов, что ты, паренёк, не надейся и не жди понапрасну… Но всё же предложила мне с мороза зайти погреться. Мы, чопорно сидя у стола, обменялись обычными ничего не значащими фразами о школе, об учителях, что будем делать после окончания. Оказывается, Надежда успела год проучиться в фабрично-заводском училище на швею-мотористку, — вот куда делся её пропавший год.
— Не понравилось мне, как машинки стрекочут… — усмехнулась она, как вдруг…
— С Наинкой-то, небось, во всю целуетесь? — совершенно буднично спросила она. — А со мной… слабу попробовать? — голос её даже не дрогнул.
И мы… попробовали!
Её губы засасывали, как трясина! И хоть я понимал каким-то охранительным чутьём, что мне грозит некая непредвиденная опасность, что я явно скатываюсь с обрыва в глубокий овраг, — но не мог оторваться и — почти в буквальном смысле слова потерял голову…
Мои руки как-то сами собой крепко обняли её гибкую, как у молодой ивы, талию и начали жадно мять её прикрытую платьем грудь. Она не вырывалась и не отталкивала мои настойчивые ладони…
…На ней оказался построенный домашним способом стёганый лифчик — всё же была зима! — мне наощупь показалось даже, что он сделан из железобетона, — во всяком случае я явственно ощущал внутри обрезки арматуры… И вдобавок, на нём было такое необозримое количество перламутровых пуговок на спине, которое я никогда не видывал и на самой залихватской гармошке!
— Ну, поиграйся, поиграйся… — снисходительно обронила Надежда, когда я присосался к ее освобождённо вздохнувшим полушариям и стиснул их. — От игры вреда не будет…
Потом мне показалось, что рука моя провалилась в пугающую бесконечность, хотя ощущение было почти знакомым, — словно бы я прикоснулся к тёплой, ласковой и немного влажной шёрстке котёнке… Надежда слегка сжала мою руку, сведя бёдра, и мои пальцы сами собой скользнули в тесную горячую норку и там замерли, не зная, что им делать дальше.
Надежда чуть поёрзала на стуле, вроде как бы устраиваясь поудобней, а потом в каком-то только ей ведомом ритме стала покачиваться взад-вперёд, сдвигая и раздвигая ноги…
Она своевременно высвободила из тесного плена моего возбуждённого дружка и сжала в кулаке. Когда же он вздрогнул, и из него чуть ли не со свистом изверглось долго сдерживаемое содержимое, — она только усмехнулась. — Ежли захочешь — сможем повторить… А будешь сильничать — начисто откушу, и вся недолга! — серьёзно пригрозила Надежда. И я всем своим взъерошенным нутром почувствовал, что она не шутит!
Конечно же, она влилась в нашу слаженную компанию совершенно естественно и срезу же заняла в нашем секс-квартете главную роль. Чувствовалось по всему, что Надежда привыкла верховодить. И наши неолимпийские игры сразу стали изобретательней, разнообразней и — опасней!
…представьте себе, что вы, деревенский мальчишка, никогда не слышавший симфонического оркестра, смутно слышавший об опере, да и то по радио, и вдобавок — никогда не посещавший даже музыкальный кружок, — случайно нашёл у себя на чердаке в прадедовском сундуке, накрытом старыми ссохшимися овчинами и истрёпаными выцветшими половиками, небольшой деревянный предмет, похожий на восьмёрку. С фигурным вырезом на верхней, когда-то полированной дощечке. Без струн.
Он, пожалуй, догадается, что перед ним — нечто музыкальное, (всё же видывал балалайку, гитару), даже может припомнить, что сей предмет именуется скрипкой. Но то, что это — драгоценный, музейный экспонат работы Амати или Гварнери — никогда не придёт ему в голову.
И он никогда не сумеет ничего сыграть на этом деревянном ящичке, хотя и подозревает, что его конструкция предназначена для извлечения музыки, и в руках умельца, знатока, виртуоза способна доставлять восторг и упоение…
Точно так же и конструктивное устройство женщины создано природой для того, чтобы испытывать оргазм, природное наслаждение, подчиняться рукам и смычку музыканта, обладающего слухом и опытом.
Рука и смычок… Чувствуете всю глубину символа?!
Почти любая женщина — это сплошная эрогенная зона! Хотя порою и без струн… И настроить женщину, извлечь из неё величайшую музыку плоти способен мужчина только чуткий, — мастер, умелец, виртуоз…
Или — по прямой аналогии с посещением музыкальной школы! — для достижения конечного результата необходим путь долгого совместного обучения, метод «тыка» (вот уж и впрямь неожиданный каламбур?), — не слишком экономичный, но неизбежный метод собственных проб и ошибок.
Абсолютное большинство нормальных мужчин и женщин научаются этому в процессе полового общения. Но… попадаются и особенно одарённые ученики!
К тому же — так уж совпало? — с приходом Надежды всё переменилось! И заслуга тут не в некой волшебной палочке или скорострельном изменении моральных устоев — нет! Нам на помощь пришёл нежданный-негаданный подарок…
Неожиданным подарком оказался довольно-таки увесистый картонный ящичек — посылка из американской помощи по лендлизу, который неведомым образом ухитрилась получить у себя на работе моя мать.
Я помог ей притащить ящик домой. При вскрытии выяснилось, что коробка эта была сделана из невиданного мною гофрированного картона, — плотного и жесткого, почти как фанера.
А внутри… внутри посылки оказались чудесные, — либо давно не встречавшиеся, либо вообще незнакомые продукты. Одно только их перечисление вызывает голодные спазмы в желудке и бурное выделение слюны.
Помню, в раннем детстве, когда я впервые прочитал «Приключения Робинзона Крузо», мне очень нравилось перечитывать простое перечисление вещей, предметов и продуктов, которые он на самодельном плоту ухитрился перевезти с потерпевшего крушение корабля к себе, на берег необитаемого острова…
Раскладывая на деревянном скобленом до белизны столе разнообразные банки и пакеты, словно бы на плоту, — я невольно уподоблялся незабвенному Робинзону, с вожделением перебирая и запоминая каждую вещь.
