– Надменные недоумки…
– Множество самых удивительных вещей моряки, посланники «великих», просто сбрасывали в воду у островов и выкладывали на прибрежный песок. Должно быть, эти самые «великие» хотели таким образом посмеяться над отсталыми, как они думали, народами. Должно быть, атланты думали, что люди лишь испугаются изваяний, которые найдут в полосе прибоя, отравятся содержимым амфор и кувшинов, убьют себя, попытавшись разгадать устройство неведомых доселе изобретений.
Георгий усмехнулся. Он, великий учитель, всю жизнь отдавший тому, чтобы знания и умения расходились по миру, до сих пор не мог взять в толк, как можно было из бесконечной сокровищницы чудес и тайн что-то выбрасывать, уничтожать или запрещать.
– Но народы, получившие эти дары, оказались куда умнее самих «великих». Они разгадали тайны неведомых устройств, не стали торопиться и травиться неведомыми снадобьями, научились читать выброшенные «великими» письмена и любоваться картинами и изваяниями.
– Прости, что перебиваю тебя, учитель, – робко проговорил Хасан. – Но я слышал, что дар этот прислал тебе твой ученик из страны Мероэ… Исторические книги же в один голос твердят, что страна Мероэ скрылась под песками еще в те дни, когда черная страна Кемет была молода и ею правили первые фараоны.
– Ты чуть поспешил Хасан… Хотя, быть может, это я чрезмерно увлекся описаниями глупости древних народов; пора рассказать вам, ученики, о великой мудрости, также древним народам присущей.
Да, юный Хасан, тебе сказали правду. И этот щедрый дар мне прислал мой давний ученик, ныне властелин страны Мероэ. Да, это мудрая и прекрасная страна появилась задолго до того мига, когда расцвела черная земля Кемет, задолго до того, как первый из фараонов стал править Верхним и Нижним царствами. Спокойно и гордо шествует сквозь века эта страна. Но не правы те, кто считает, что она ушла в пески пустынь, растворилась, и что даже кости ее народа истлели и превратились в ничто.
Некогда страна эта воевала, как все страны. Ее властители порабощали соседей, пытаясь расширить свои владения и покорить чужие народы. Но к началу царствования последнего из известных истории царей (истории, дети мои, но не нам) народ этот стал спокоен и нечестолюбив, желая лишь покоя и мира. И желание это было столь сильно, что оно, словно щит, закрыло от посторонних глаз прекрасную страну. Страну, которая жива и поныне, страну, которая и сейчас цветет, развивает искусства и науки, учит своих детей всему, что только есть в этом прекрасном подлунном мире.
– Жива, учитель? Жива и невидима?
– Да, – кивнул Георгий. – Страна прекрасна, ибо я там бывал. И она невидима, ибо только так ее жители, а их тысячи, могут защититься от притязаний соседей, от завоевания, покорения и разорения.
– И значит, книги по истории врут?
– О нет, мальчик, книги по истории правдивы. Они просто не могут рассказать то, чего не знают их авторы.
– Но ведь ты это знаешь, уважаемый учитель!
– Знаю, и с удовольствием делюсь этим знанием с вами. Но вы, мои любимые ученики, не пойдете же завтра во главе войска с войной на царство Мероэ, верно? Вам без надобности их земли и сады, реки и дворцы? Вам достаточно знания о том, что они существуют, и, быть может, когда-нибудь вы, чистые сердцем, сможете туда попасть. Ибо дорога к таким, спрятанным от жестокого мира странам, для пытливых умов и сердец всегда открыта.
– Так вот почему так прекрасны эти изваяния… – проговорил Хасан.
– Да, мой ученик. Ибо они есть отражение искусства столь древнего, сколь и великого… А мудрость моего ученика столь безгранична, что он смог поделиться радостью наслаждения истинной красотой с теми, кто в силах эту красоту оценить.
– Они так прекрасны… – вновь проговорил Хасан и обернулся, пытаясь в полутьме библиотеки разглядеть волнующие изгибы прекрасного тела одной из статуй.
Через несколько дней статуи нашли свое место в библиотеке и уже стали привычны для глаз учеников Георгия. Почти для всех. Для Хасана же каменная улыбка прекрасной как сон девушки стала настоящим наваждением. Ему казалось, что она следит за ним, что она вовсе не изваяна в камне, а лишь скрыта в нем. В ней он разглядел ту незнакомку из своего волшебного сна. И даже заниматься Хасан садился так, чтобы оказаться как можно ближе к каменной гостье из далеких стран.
– Знаешь, Мехмет, – как-то вечером проговорил Хасан, – я не могу не смотреть на эту каменную красавицу. Она кажется мне милее всех вокруг. Под камнем вижу я, как бьется у нее на виске жилка, слышу, как пытаются вырваться из оков летящие одежды…
– Друг мой, – вздохнул Мехмет. – Ты столь увлекся науками, что совсем забыл о жизни. Ведь нам с тобой нет еще и двадцати. Вспомни, когда ты целовал обыкновенную, не каменную, живую девушку? Когда болтал о пустяках с веселой красавицей? Наконец попытайся вспомнить – о, помоги мне, Аллах всесильный и всемилостивый! – когда мы с тобой просто играли в нарды?!
Хасан честно попытался вспомнить, когда он с Мехметом играл в нарды. Попытался, и не смог. Выходило, что даже просто болтал с приятелем он последний раз не один месяц назад.
– Это ужасно, Мехмет! Неужели я все это время как самые последний безумец корпел над книгами?!
– О да, Хасан. Найти тебя можно было только в библиотеке. Ты даже ел, не отрываясь от чтения. Книжная мудрость заменила тебе все вокруг. Меж тем не так давно миновал уже год, как мы оказались здесь, у мудрого наставника. А сколько раз, дружище, ты писал родителям? Сколько раз радовал матушку успехами в науках?
– Но я писал им… Точно, писал. Тогда было еще холодно. Я помню, как замерз у стола и подошел ближе к камину, чтобы согреться…
– О Аллах милосердный! Но это же было зимой! Зимой! А сейчас уже лето в самом разгаре!
– Какой стыд, Мехмет! Нет мне прощения! Матушка, должно быть, совсем извелась от беспокойства…
– К счастью для тебя и для нее, я отправился вместе с тобой. Да, мне не приходится доказывать отцу, чего я стóю, к счастью, я просто учусь, пишу родителям письма… Заодно я пишу письма и твоей матушке, которая и в самом деле безумно беспокоится о тебе.
– Бедная моя матушка, добрая Джамиля…
– Думаю, Хасан, пока ты вновь не погрузился в свои необыкновенно важные занятия, самое время тебе написать ей письмо – поподробнее и понежнее. А потом, полагаю, наступит время и для иных радостей, которых так много в этом тихом городке.
И вновь Хасан нашел в себе силы лишь кивнуть. Стыд сжигал его душу. «О Аллах всесильный, как же я мог пасть так низко?! – думал Хасан. – Неужели я и впрямь с зимы не написал матушке и десятка слов? И как мне сейчас смотреть в глаза Мехмету, который стал для моих родителей сыном куда более заботливым, чем я, занятый только одним – своим собственным больным самолюбием?!»
