— Надеюсь, в этом году ты прилежно вела записи, малютка Айна?
— Не называй меня так!
— Как? Айна? — с маслянистым простодушием удивляется он. — Но ведь тебя так зовут.
Он вскидывает голову. Волосы у него засалены до полной неподвижности, но это движение открывает его горло.
— Или не так?
Александер коротко мотает головой. Айна прикусывает готовый сорваться с языка ответ.
— Миленький дневничок. — Рассел пишет пальцем в холодном воздухе. — Пожалуйста, не дай мне забыть мою настоящую любовь, после того как я высосу кровь из последней жертвы в этом году. Пожалуйста, дай нам навсегда остаться вместе. Мне так нравится, когда он е…т меня клыками.
— …тебя! — невольно вырывается у Айны.
— А вот это мысль, — ехидно ухмыляется Рассел. — Хотя и не новая.
Он помнит, что они оба скованы, и знает, что скоро она все забудет. Рассел смотрит на часы и нажимает кнопку; освещая циферблат, показывает ей время: две минуты до полуночи. В городе гости разливают пенящееся вино и примеряют блестящие шляпы в надежде, что волна восторга окажется достаточно высокой, чтобы перенести их через порог нового года.
— Только в этом году у меня другая идея. Почему бы тебе не дать мне почитать эту книжечку, которую вы передаете друг другу. Я хочу посмотреть, что вы запомнили. Она здесь, а?
Он указывает на сумочку Айны: знает, что она должна быть рядом. Их имущество — первое, что зовет их после возрождения, поэтому оно должно быть собрано вместе и оставаться под рукой. Так и получается. Найти Рассела, двуногого проводника, который свяжет их, позаботившись, чтобы они оставались на месте и разделили первую кровь, не убив друг друга. Затем приходится полагаться на письменного проводника, чтобы они могли отыскать самих себя и наконец друг друга. Рассел, как видно, все это знает, хотя, опять же, Айна не помнит, когда ему говорила.
— Не трогай, — запоздало предупреждает Айна.
Он нагибается и, снова выпрямившись, покачивает сумкой из стороны в сторону, смеясь и чуть не наступая на жертву, которая пока разделяет, но скоро соединит их с Александером.
Рассел роется в сумочке. Все уложено, как было задумано еще три года назад. Она даже удивляется, как он раньше не додумался.
— Где она, ты, сука-кровопийца?
Айна скрипит зубами, храня натянутое молчание. Издалека по ветру доносятся голоса — словно летние цветы, но вопль Рассела расцветает на толстом стебле шипами. Улыбка растягивает губы Айны, хотя зубы остаются крепко сжатыми. Во всех складках шелковой подкладки, в каждом кармашке спрятаны бритвенные лезвия. Слышать вопль приятно, но настоящим эликсиром, разжигающим ее голод, служит распространяющийся сквозь него запах. Пленка перед глазами поднимается как вуаль, и весь мир сжимается до двухтонной волны нежной сепии.
Александер появляется в поле зрения, и Айна всматривается в него, чтобы прояснить ум. В самом деле, он хладнокровно улыбается в ответ, полностью владеет собой. Вот что она в нем любит. Ей хочется вволю глотнуть этого освежающего спокойствия, и тут она получает пощечину.
— Е…ная б…дь!
Кретин! Рассел оставляет на ее щеке отпечаток окровавленной ладони. Она чувствует, как меняется ее улыбка. Преждевременный одинокий крик наполняет небо. Айна против воли натягивает цепь, испытывая прочность. Цепь держится, но Рассел пятится подальше, опасаясь отвести от нее взгляд. Вот это правильно!
Она шипит.
Вопль жертвы в сепии.
— Где она?
Рассел все еще пытается изображать хозяина положения.
— У меня. — Слова, произнесенные шепотом, — воинственный клич Александера.
Глаза Рассела округляются, но поздно. В его будущем не осталось времени на осознание смерти. Она вместе с Новым годом вот-вот прозвонит в небе. Мгновенное явление смерти режет и притягивает взгляд, как куча тряпья на шоссе. Боль ракетой взрывается у него в глазах, падает, гаснет и исчезает.
Жертва вскрикивает, когда гортань Рассела падает у ее ног, и пытается отползти, насколько позволяет веревка. По мнению Айны, ей следовало радоваться смерти этого человека. И она собирается пинком заставить ее замолчать, но вопли сливаются с криками веселья, взлетающими в городское небо, и Айна решает, что никто не заметит разницы.
Кроме того, Айна помнит, что если коснется ее, то не удержится, а жертву следует поделить. Поделив ее кровь, она свяжет себя с Александером. Это последняя кровь этого года и первая — нового, она позволит им узнать друг друга, когда все прочее будет забыто. Александер — умный, отважный, невозмутимый — продумал это много лет назад.
— Осторожно, — напоминает она, видя, что Рассел мертв, а Александр терзает его тело.
Она надеется, что не от голода и не по необходимости. Кровь Рассела наверняка горька, но голод неразборчив. А в эту ночь, как ни в какую другую, кровь должна быть сладкой.
— Не увлекайся.
Если бы сердце Айны еще билось, оно зачастило бы при виде любимой темной головы, склонившейся к гнилой оболочке Рассела. В этом году ей попалась статья, где говорилось, что даже смертные ученые сознают влияние переливания крови на личность. Она не слишком удивится, если Александер сверкнет на нее гнусными глазками Рассела и буркнет: «Заткнись, сука», после чего выпьет его досуха. Этот страх и удерживал их до сих пор от того, что они сделали сегодня.
Но Александер отрывается и кидает труп с такой силой, что кости влажно хрустят о бетонный выступ. Он утирает губы рукавом, поднимает вверх часы Рассела и улыбается, как ребенок рождественским утром. Если возможно любить его еще сильнее, она любит так в эту минуту. Последнюю.
Смех пузырьками поднимается в ней, когда Александер приковывает себя к стене настоящими наручниками, откинув прежние, поддельные. Их зовет чистая, невинная кровь, бегущая в жилах жертвы, обвязанная шелковыми красными ленточками ее напрасных криков. Однако он сохраняет спокойную уверенность.
— Расскажи мне о первом дне нашей встречи, — просит она, когда он устраивается напротив.
— В которой жизни? — шепчет он.
Голос рокочет бархатным громом. Голос бога, отдающийся у нее в груди.
Айна испускает вздох, дрожащий и беззащитный:
— В единственной, которая что-то значит.
— Хорошо. — Но его голос вдруг наполняет тоска. Он не хочет забывать.
Жертва не хочет умирать.
Желание, думает Айна, тут ни при чем.
— В котором часу это было? — торопит она.
Его прекрасный, перепачканный кровью мраморный рот кривится в усмешке:
— Ты там была. Ты знаешь когда.
Но ей нужно убедиться, что он еще знает. Поняв ее, Александер становится серьезным:
