Когда их фигуры скрылись за входной дверью, Юля вошла в гостиную и натолкнулась на горящий лютой ненавистью взгляд племянницы.
— Мне хоть кто-то объяснит, что тут происходит? — подала голос Софья Ивановна, продолжая восседать во главе стола. — Марин, какая к черту свадьба? Ты в своем уме?
— Да пошли вы все! — взорвала девушка, швырнув об стену пустой бокал. Люда громко вскрикнула, уставившись на разлетевшиеся по полу осколки.
— Мариночка, внученька, — прошептала испуганно Софья Ивановна, схватившись за сердце, — ты чего?
— Видеть вас всех не могу, — продолжила громить стол Марина, проживая нервный срыв. — Достали. Все достали. А тебя… — подлетела к оцепеневшей Юле, задыхаясь от бешенства, — я ненавижу больше всех. Это ты во всем виновата! — выплюнула ей в лицо обвинения, и грубо толкнув, вылетела вслед за отцом.
Потирая ушибленное плечо, Юля убито проследила за ней до самой двери, а потом повернулась к сестре, не зная, что и сказать на прозвучавшее только что обвинение.
Глава 24
Ещё два месяца назад Вал и представить не мог, что будет так нервничать, выбивая пальцами по бедру нетерпеливую дробь.
Чтобы он, закоренелый холостяк, жался в три погибели в неприметном Жигуленке и рвал глаза, высматривая замужнюю женщину? Да ла-а-адно… Ещё чего… Баб что ли других нет?
Да вокруг него с самого детства вилось это бабье, каких хочешь мастей и раскрасок. Ещё в пять лет ему открылся мир девичьих прелестей, когда увидел голую задницу Машули Пяточкиной, а потом, через год, оценил и то, что было спереди, любознательно запустив в её трусики руку. Так хотелось узнать, как же там всё устроено, что затащил Машутку в подъезд и давай там предаваться изучению анатомии. Жаль, их тогда баба Варька застукала и так огрела его по заднице совком, что два дня не мог сидеть, вспоминая проклятущую ведьму незлым тихим словом.
И что, помогло, думаете? Какой там. Наоборот, ещё больше заинтересовали девчачьи «штучки», просто действовать стал более осторожно. Руку уже не пихал. Хватило. И так уже понял, что да как. А вот всё остальное: начиная с упругой груди и заканчивая стройными ножками, волновало его разум едва ли не до самой армии.
Не то, чтобы был озабоченным. Нет, конечно. Просто, если оно само к рукам — грех было не воспользоваться. Если другим парням приходилось изрядно попотеть и изловчиться, прежде чем потискать одноклассниц за ещё толком не налившиеся сиськи, то ему и париться особо не приходилось. Всё как-то само получалось. И та же Машутка была не против поддаться рукоблудию под его руководством, и Нелька из параллельного класса, бегала за ним хвостиком, пока не нагнул её прямо на выпускном.
Всё это так будоражило, возбуждало… влекло… Женское тело было полно тайн, сюрпризов, невероятной нежности и чувственности. А потом… после возвращения из армии, когда едва не перетрахал полгорода, пришло некое пресыщение, повлекшее за собой определенные вкусовые запросы.
Его перестали удивлять и умилять девственницы, а третий размер груди уже не казался чем-то сверхъестественным. Блондинки, брюнетки шатенки… А что, между ними есть какая-то разница? На его взгляд — всё как у всех. Просто у кого-то уже, а кого-то раз… в общем, больше. У кого-то первый размер, а у кого-то тот же третий или вообще четвертый. И? Что дальше? Это всего лишь тело, всего лишь глубина и объем. Ничего особенного. Увидел, понравилась, поманил к себе пальцем. Взял. Разные лица, разные судьбы, но блдь, такие однотипные внутри.
Никогда ни разу не опустился до принуждения, навязывания своих желаний и симпатии к своей скромной персоне. Если не замечал в глазах девушки должного интереса — сразу отступал, отходя в сторонку. Бегать по пятам, добиваться расположения, устраивать мордобои, лишь бы завоевать чье-то сердце, считалось ниже его достоинства. Да и зачем, если он всегда был окружен женским вниманием в любую пору года.
А вот были ли при этом чувства — вопрос неоднозначный.
Наверное, были. В самом начале, ещё в ранней юности. Тогда и эмоции казались чистыми, искренними и девушки были такими же. Он дергал их за косички, заступался за них перед старшеклассниками, геройски таскал на плечах тяжеленные ранцы, получая в плату скромные поцелуй сначала в щеку, а со временем, и в губы. Но позже, когда стал взрослее, всё как-то изменилось. И он стал в разы наглее, и девочки перестали краснеть. Это не означало, что все, на кого бы он не обратил внимания, были меркантильными суками. Нет, конечно. Просто нормальные девушки обходили его десятой дорогой, не желая иметь с ним никаких дел. А он и не настаивал, прекрасно зная о своем паршивом характере. Никогда ни кого не принуждал. Никогда не брал силой. Кто хотел — сами прыгали к нему в постель. Он ничего для этого не делал.
«А хорошие девочки пускай останутся хорошим правильным мальчикам», — часто повторял он, насмехаясь над влюбленными парочками, прогуливающимися за ручки в парке. И никто тогда из его друзей не видел, не имел на то время такой способности, которая бы одним махом, одним внимательным прищуром смогла бы заглянуть ему в душу и сказать: «Да ты просто завидуешь им, братан!»
Завидовал. И не только тому, что этих додиков любили правильные, чистые девочки, но и их спокойному, безоблачному существованию. Что их могло заботить на тот момент? Невыученные уроки, неожиданно выскочивший на лбу прыщ? Они хоть раз разгружали вагоны в пятнадцать лет? Пилили в лесу деревья на незаконной вырубке? Убегали от злющих охранников по фермерским полям с полными мешками дынь, чтобы потом загнать их на городском рынке?
Хренушки!
А он убегал. И рук не чувствовал. И от усталости валился с ног.
О том периоде вспоминал с некой дрожью и фантомной болью конечностей. В ту пору реально не было сил даже чтобы просто выйти на балкон покурить, не то, чтобы трахаться. Пробуждался рано, вместе с матерью, и вертелся, будто волчок до позднего вечера, а потом… только и мог что принять душ, и то, если хватало сил. Иногда так и падал на кровать в грязной, пропитанной потом одежде, наплевав на ворчание матери.
Всё упиралось в деньги, с которыми дома был вечный напряг. Не было кому дать ему бабла на карманные расходы. Только на себя и надеялся. И как-то так получилось, что один раз попал не на ту «правильную девочку», потом второй раз — и всё, не пошло. Не сложилось. То ли он обнаглел, стал перебирать, то ли девушки такие попадались. Но в какой-то момент взял и плюнул на всё, решив переключиться на учёбу. Не для того, чтобы походить на тех счастливчиков-ботанов, а для того, чтобы иметь возможность выбраться из этой нескончаемой бедности, что навалилась на них с матерью после ухода отца.
Хотелось жить в нормальных условиях, когда не давишься вчерашним хлебом с кефиром, а жрешь фирменную колбасу. Когда из одежды на тебе не купленные в универмаге барыжные брюки, а модные, завезенные из-за бугра контрабандой, джинсы.
Меньше всего хотелось поступить в какое-нибудь ПТУ из-за низких оценок и работать токарем на заводе. Неет, такой расклад был не по его части. Юридический — вот куда замахнулся, решив утереть нос едва не всему педагогическому коллективу семнадцатой школы.
И утер-таки. Поступил в самый престижный вуз города, отучился с огромным удовольствием, нахватался нужных и ненужных знакомств, стал подрабатывать негласным советчиком при разной блатате.
Какой университет физкультуры, в который его так усердно пихал физрук? Вы о чем? Юрфак — вот где золотая жила. Это тебе и нужные связи, и опыт. Можно официально устроиться при любой конторе и в то же время, втихаря лататься на незаконных подработках.
Закурив, Дударев опустил на полный максимум стекло и, запрокинув голову на жесткий подголовник, протяжно выпустил из легких белесое облако.
Вспомнилось, как познакомился тогда со Студинским. Как поразился его целеустремленности и нехило так раскатанной губе. Парниша-то оказался не так уж и прост, и что самое удивительное, полностью отзеркаливал самого Вала с одной лишь разницей — если Егор привык быть на слуху, везде и во всем пытаясь слыть первым, то Вал, наоборот, больше любил отсиживаться в тени, но… занимаясь не менее важными и прибыльными делами. В общем, спелись они не смотря на это «отличие» с первого дня знакомства.
