Гигант приблизился вплотную, зловеще процедил:
— Этого не знаем! Но ты какую гарпию здесь позабыл? Почему шляешься в неположенных местах в неурочный час?
— Помогаю изменникам, — добродушно произнес Менкаура.
В положениях подобного рода правдивый ответ неизменно ошеломляет. Клейт замешкался лишь на долю мгновения, не поверив ушам, сочтя слова наставника дурацкой и дерзостной шуткой, раскрывая рот, чтобы гаркнуть и приструнить старого наглеца...
Надвигаться на которого столь беззаботно вовсе не следовало.
Неуловимо быстро, по-кошачьи мягко Менкаура поднял правую руку и сверху вниз поразил великана в основание горла указательным пальцем. Падая навзничь, последним проблеском гаснущего сознания Клейт успел еще подивиться железной крепости сухого, тонкого, узловатого перста...
Если Клейт не поверил ушам, его напарник, в свой черед, глазам не поверил.
Не уразумел творящегося.
Мускулистая глыба, нависавшая над старцем и хрупкой девчонкой, внезапно опрокинулась, а двое пришельцев продолжали стоять как ни в чем не бывало.
Нубиец тоже замешкался.
Менкаура молниеносно шагнул, выдернул из ножен у поверженного Клейта бронзовый меч. Единственный из всех четверых героев постельной расправы, верзила не просто схватил оружие, а успел опоясаться...
Выпрямившись, Менкаура взял клинок наизготовку.
Со стороны это, должно быть, казалось жестом отчаяния: седовласый, отнюдь не похожий на крепыша писец вызывал на бой чернокожего гиганта, способного, судя по внешности, в одиночку разделаться с двумя десятками противников.
Давид и Голиаф еще не родились на свет, — иначе автор едва ли удержался бы от избитого, затрепанного уподобления... Надлежит, однако, хоть немного блюсти хронологию; а посему просто скажем, что египтянин смахивал на ягненка, вознамерившегося сразиться с матерым волчиной.
Осознав, наконец, происходящее, Кодо рванулся к пришельцу.
Он обрушился на Менкауру, точно атакующий носорог и, пользуясь преимуществом в росте, нанес убийственный рубящий удар, способный развалить противника пополам.
Клинок рассек пустоту.
Писец отпрянул, сделав одновременный поворот вокруг своей оси, и очутился от негра на расстоянии четырех локтей. Лишь изрядный боевой опыт и неимоверная физическая сила позволили Кодо устоять, однако равновесие он потерял.
Острие меча лязгнуло по гранитным плитам, вышибло длинную звездчатую искру, сделало заметную выбоину.
Африканец еле-еле умудрился не шлепнуться, неуклюже вытягивая левую руку, семеня и разом утрачивая грозный вид.
Неискушенный боец, вероятно, попытался бы воспользоваться оплошностью Кодо, но Менкаура стоял недвижимо. Он понимал: победить возможно только ловким встречным ударом.
Нападать самому, преодолевать четыре локтя, отделявших египтянина от чернокожего, было бы, по меньшей мере, опрометчиво. Менкаура не обманывался насчет опасности, которую представляет воин. И не строил иллюзий относительно собственных — когда-то незаурядных — способностей к фехтованию.
Много лет миновало, много! Теперь ему шестьдесят — а негру не более тридцати пяти. Стражник проворен, поворотлив, и неизмеримо превосходит в силе. Контратака, умелая контратака — лишь тогда можно хотя бы надеяться на победу...
* * *
— Весла на воду! — скомандовал Расенна передохнувшим и немного пришедшим в себя гребцам. — Парус не сворачивать! Курс прежний!
— Раз... Два... Три... — понесся над палубой усталый, охрипший голос келевста Орозия.
Этруск неторопливо и тщательно перезарядил огнемет, обновил затравку в желобке, бросил взгляд на опустевшие сосуды, из которых брал горючую смесь, и одну за другой отправил уже ненужные амфоры за борт.
Пелена дыма осталась далеко на юге.
Там же, полускрытая этой рукотворной завесой, тянулась узкая полоска, именовавшаяся островом Крит.
Необъятная ширь блистающих вод расстилалась перед миопароной. Пентеконтера, уклонившаяся от решительного столкновения, маячила маленьким темным пятнышком, а ладья, сопровождаемая кораблем Эсона, уже скрывалась за чертой горизонта.
— Не вешать носов, ребятки, — провозгласил архипират. — И не думать, будто все неприятности уже позади! Позади — свежее боевое судно! Идем к северу.
— За афинянами? — внезапно спросил Орозий, обрывая счет.
— Разумеется.
— Капитан, зачем это нужно? Какое нам дело до афинян? Двинемся на запад, к островку, в убежище! Люди изнемогают...
— Понимаю...
Весла продолжали двигаться равномерно. Все гребцы мысленно соглашались с Орозием, но все они успели хорошо изучить своего командира.
И каждый напряженно дожидался ответа. Если Орозий осмелился оспоривать приказ этруска — отлично. Гнев Расенны падет на его голову... А возможно, капитан простит новоиспеченному келевсту вопиющую дерзость... А вдруг — чем гарпии не шутят? — и согласится?
Последнее, разумеется, устроило бы каждого на борту миопароны.
— Вам до них нет ни малейшего дела, признаю. — Расенна прищурился. — По правде говоря, мне тоже...
Орозий вздохнул с невыразимым облегчением.
— ... Но я дал слово человеку, избавившему всех нас от верной погибели. Коль скоро нынче обману его — завтра обману вас...
Орозий приоткрыл было рот, намереваясь возразить.
— А искать себе иного капитана, — печально ухмыльнулся этруск, — не советую. Пропадете... Только Расенна может обеспечить вам относительно беспечную жизнь и сохранность шкур. Сами знаете...
Келевст безмолвствовал.
— А посему, — продолжил архипират уже с некоторой угрозой в голосе, — продолжай командовать! Я что-то не слышу счета вслух!
— Раз... Два... Три... — уныло затянул разочарованный Орозий.
Глава четырнадцатая. И последняя
Критским стрелком уязвленный, орел не остался без мести...
Аполлонид. Перевод Д. Дашкова
— Кыш! — во все горло заорал Эпей, наблюдая, как огромная птица близится, устрашающе клекоча и нацеливаясь клювом — Кыш, подлый!
Мастер перепугался, и не зря.
Голодный, сердитый орел явно возмутился присутствием чужака — ни птицы, ни человека, — непонятного создания. И вознамерился прогнать его прочь из исконных своих владений, откуда часто и успешно шугал более мелких и слабых пернатых собратьев.
Орла несколько сдерживала только естественная опаска — уж больно, по его птичьим меркам, был велик неведомый летун.
Эпей отлично сознавал, что полностью беззащитен.
Малейшая попытка высвободить руку либо ногу привела бы к немедленной потере равновесия и гибельному падению — то ли на сушу, то ли в море, не играло ни малейшей роли: шлепнуться в волны с высоты нескольких сот локтей значило разбиться в лепешку.
