Черт.
Беспомощность ледяными щупальцами вдоль позвоночника тут же, вкупе с чувством вины. Я ерошу волосы на затылке и несколько секунд просто стою. Потом разуваюсь и прохожу в комнату. Достаю из пакета продукты, открываю окно на проветривание. Проверяю таблетки, которые пьет мама. В этот раз, надеюсь, не перебрала. В позапрошлом году было жутко, когда будил, а она не просыпалась.
— Слушай, я купил твой любимый ликер. Помянем? У тебя лед есть? — стараюсь говорить весело и громко.
После смерти Федора мать совсем замкнулась, отдалилась от друзей и подруг, уволилась с работы. Сидит в четырех стенах, смотрит турецкие сериалы и с ума сходит. Но началось все с развода.
Я открываю морозилку и ищу лед. Бокалы споласкиваю, ставлю на стол. Салфетки собираю в мусорный пакет.
Тишину прорезают рыдания-лезвия. Черт, и тишину, и душу.
Ну не могу я. Не могу я, блядь, это бросить! Пробовал. Четыре года дом — научный центр — снова дом. Во сне снилось.
Подхожу к двери, стучусь.
— Мам, ну что мне, уехать? Я уеду сейчас.
— Уезжай! Отцу не забудь передать от меня пламенный привет!
Ослепляет вспышка злости, но гашу. У всех бывают тяжелые времена.
Когда-то моя мать, Людмила Смолина, была настоящей красавицей из интеллигентной семьи. Выучилась на врача, но работала в министерстве образования — так сложилось. Работа в больнице требовала отдачи и сил, а когда я родился, мама поняла, что не готова подарить детство единственного ребенка няне.
Как ее угораздило выйти замуж за простого автослесаря, который позже создал команду по картингу, что рвала всех и в стране, и за границей, — ума не приложу. Да, он был другом ее брата, но мало ли с кем дружат братишки?
Впрочем, жили мы всегда на деньги отца и жили небедно. Автослесарь зарабатывал в разы больше, чем платили в министерстве. И рядом с ним моя мама была счастливой, хоть и отрицать это будет до последнего. Когда он ушел — все изменилось.
— Ты ушел? Платон, ты тоже ушел?!
Вопросы полны такого безграничного отчаяния и горя, что краска ударяет в лицо.
— Здесь я. Выходи, посидим.
— Ладно! — Мать открывает дверь, вытирает лицо.
Жалко ее до истеричного вопля, хоть вены себе вырви, если бы помогло. Что мы только ни делали.
— Руки помой, поужинаешь.
— Я не голодный.
— А кому я готовила?
Голода и правда нет — адреналин все еще в венах. Пытаюсь не думать о гонке хотя бы сейчас, но та сама всплывает в памяти секунда за секундой, от старта до финиша. Снова вспоминается взгляд Москвы — жадный, тот самый, что послала мне перед стартом. Она тоже хотела поставить Агаева на место. У нас с ней появился общий враг.
Забавно.
— Я смотрю, у тебя все же отличное настроение. Смолинские повадки. — Мать закатывает глаза и несется к плите. — Когда умру, меня тоже будете хоронить с песнями, плясками и заездами?
Иду за ней.
— На твоих похоронах все будут плакать, обещаю, что прослежу.
Она застывает, и я быстро добавляю:
— Да шучу я! Блин, мам, прости, но что ты в самом деле? Столько лет прошло. Агаева я сегодня поставил на место.
— Отца своего поставь хотя бы раз! Была его новая, кстати?
Она начинает шуршать по кухне. Бросаю взгляд на плиту, а там кастрюль и сковородок столько, что можно было бы накормить всю команду до отвала, еще и с собой дать. И снова мать жалко.
— Безумные. Ненормальные. Ну вот скажи, чего я тебе недодала в жизни? Секции, кружки, тренинги. Какие хочешь. Все шансы твои были. Уроки ты ни разу один не учил до пятого класса. Моталась с тобой по олимпиадам.
— Ладно тебе. Я живой и здоровый, все. Закрыли тему.
— Рубашки были отглаженные, а сейчас что! Кофта безразмерная и гаражом несет за километр! Вылитый папаша.
— Да не пахнет от меня маслом, я моюсь минимум два раза в день! Что вы заладили-то?! — дергаюсь, вновь нюхаю рукав.
— Кто «вы»? — тут же хватается мама. Глаза загораются. — У тебя появилась девушка? Рассказывай все. Кто она? Где познакомились? Ну наконец-то! Она нормальная? Не из тех, кто у трека в трусах скачет, ноги выше головы, как прошлая? Прости, господи, отведи, не допусти.
Угораю. Слезы высохли как не бывало.
— Когда мне девушку заводить, тем более приличную? У меня грант на сто миллионов. К тому же надзор из Москвы.
— И этот грант ты обязательно завалишь из-за своих заездов. Отцу потом спасибо скажешь, поклон низкий отобьешь.
Наша песня хороша, начинай с начала.
Глава 11
Элина
Телефон вибрирует, и я молюсь, чтобы это была какая-нибудь пожарная тревога или сигнал о землетрясении, только не будильник. Лучше сгорю, чем оторву голову от подушки. Ни за какие коврижки.
Он вибрирует еще раз — вот теперь будильник. Выключаю, открываю сообщения — у Киры снова ночной кофе-брейк.
«Енот, вставай! Я вчера весь вечер читала про твоих гонщиков! Не знаю, как ты! А я срочно!! вылетаю в Красноярск!!!»
Пунктуация сохранена. Я смеюсь и, подтянувшись на подушках, листаю подготовленный верной подругой материал. А полистать есть что: десятки фотографий Смолиных. С медалями, кубками, на пьедесталах, у машин, за рулем. Им от шестнадцати и до сегодняшних двадцати шести. Неважно, кто из братьев участвовал, — они всюду рядом, поддерживают друг друга.
Невольно улыбаюсь.
На одной фотографии я останавливаюсь чуть дольше — Платон за рулем синей раллийной машины. Смотрит в камеру. На нем красный огнеупорный комбинезон и шлем.
До старта каких-то пара секунд, Смолин приоткрыл дверь, видимо, чтобы впустить кислород в автомобиль. Это тот самый взгляд, что я видела вчера — прибирающий до костей, заставляющий что-то истинно женское внутри трепетать.
Зябко тру предплечья и, повинуясь странному порыву, сохраняю в галерею. Дальше Кира присылает найденные неизвестно где фотки, где Смолин-старший в купальных шортах на пляже. И он там... блин, очень окей. Немного волосат на мой вкус, но в остальном — прям отлично. Ни грамма лишнего. Подтянут, но не перекачан. Широкие плечи, точеная явно в спортзале фигура, косые мышцы пресса выгодно выпирают.
«Вот еще посмотри», — пишет Кира.
А там спина. Мускулистая, такая мужская-мужская. Ни намека на сколиоз. Хей, так нечестно, ты ведь ученый! Даже шрамы не портят эту мускулистую спину. С виду и не скажешь, что под кофтами и толстовками у Платона такое спрятано.
«Беру свои слова назад, пусть Смолин — грабли, но надо наступить. Хотя бы пару раз».
«Он мой босс, ты забыла?»
«Он красавчик, каких мало!»
Я ловлю себя на том, что пялюсь уже на талию и ягодицы. Быстро удаляю. Это что еще за неуместное любопытство?
Проверяю день цикла и с облечением выдыхаю, все тут же встает на свои места. Мы на середине, вероятно, овуляторный выброс гормонов путает мысли. Не могу я в здравом уме снова вляпаться в холодного гада, который к тому же живет на адреналиновой диете и при всех целует чужих девушек.
«Не мое», — пишу.
«А меня с ним познакомишь?» — отзывается Кира.
«Да не стоит того, поверь. Может, если только тебе хочется разового приключения. Его брат намного интереснее».
«Именно этого мне и хочется. И еще чего-нибудь с этим гонщиком. Ты вообще видела, какой у него пресс? Нет, ты видела?!»
«В его возрасте стыдно не иметь пресс».
«Боже, енот, ты будто физкульттехникум заканчивала, а не химфак. У кого в твоей группе был хотя бы намек на кубики?!»
***
В этот раз соревнования на звание ранней пташки выигрываю я, и, когда Смолин заплывает в кабинет, мы всем составом жуем маффины.
Одинокий стаканчик с кофе ждет на комоде. Платон искренне ему улыбается и говорит:
— Доброе утро! Спасибо.
Стаканчик неприветливо молчит, зато отвечаю я:
— Пожалуйста.
От неожиданности у мужика с прессом, видимо, отсыхает язык, потому что следующие два часа мы переписываемся в чате, хотя сидим за одни столом лицом к лицу.
