Интуиция подсказывает, что это прямая угроза: дескать, тебе еще два года здесь жить, девочка. Но едва я открываю рот, Смолин перебивает:
— Условия нечеловеческие, рассматривать мы их не будем. Перестаньте на нее давить.
— Не вы ли сами требовали привести кабинет в порядок?
— Требовал, потому что нам нужна собственная кухня.
— Кухня есть общая на первом этаже, плюс рядом хорошие столовые. Платон, я обещал позаботиться о московских коллегах, обустроить достойное рабочее место и предоставить необходимые условия. Тем более Элине Станиславовне нравится.
— Ей не нравится, — надавливает Платон интонациями. — И давайте вопросы об обустройстве рабочих мест моей команды впредь будут решаться через меня.
Тишина длится пару ударов сердца.
— Элина Станиславовна, вам нравится новое рабочее место или нет? — требует выбрать сторону Рыбаков. Немедленно.
Иначе будет плохо всем, в том числе, вероятно, Смолину.
Команда не двигается с места, продолжая меня заслонять. У Платона желваки на скулах очерчиваются. С одной стороны, не хочется его подводить, заступился же. С другой — надо как-то сгладить.
— Всегда любила темные, душные углы, — отзываюсь нейтрально. И, набравшись смелости, выхожу из каморки.
Рыбаков мысленно желает мне мучительной смерти. Это читается в глазах столь явно, что становится не по себе.
— Платон, зайдешь ко мне после планерки, — говорит он коротко. — Хорошего дня, коллеги.
— Хорошего дня! — отвечаем мы, провожая начальство.
Когда дверь хлопает, обмениваемся ободряющими взглядами.
Платон заходит в кладовку, скидывает кроссовки и забирается на стол, рывком открывает-таки форточку. Впервые за утро получается сделать большой глубокий вдох.
Следующий час парни двигают столы и спорят, кто где сядет. Оказывается, это очень важно. В какой-то момент сдаюсь и умоляю вернуть меня в кладовку, но вскоре проблема находит решение, и я усаживаюсь за свой новенький стол у окна.
Обозреваю кабинет — Платон сидит строго напротив, в максимально далекой от меня точке. Как обычно спиной к стене, чтобы всех видеть и ничего не пропускать.
Спустя минут десять он послушно отбывает на ковер к Рыбакову. Возвращается через полчаса грустный, но по-прежнему упрямо решительный. Ни словом, ни взглядом не шлет мне претензии. Это восхищает. Правда.
— Я все еще могу пересесть туда, — указываю пальцем на заветную дверь.
Смолин поднимает глаза, ядовито прищуривается, и я улыбаюсь. Машу пальцами, дескать, приветик.
Его губы шевелятся, и четко считывается:
— Не искушай.
Прыскаю и опускаю глаза к монитору.
Как только столица просыпается, я рассказываю Саше о наполненном событиями утре, на что он отправляет кучу восторгов и призывает не сдаваться. Проект общий, и поставщиков тоже будем выбирать сообща. Красноярск явно бесится, но ничего, все, что мы делаем, — во благо. Единственный вопрос, который до сих пор остается нерешенным, — это моя заработная плата.
Совершенно не хочется посвящать весь день только своим проблемам, но лучше не растягивать произошедшее на неделю. Поэтому, когда народ собирается на обед, я чуть задерживаюсь и, махнув Даринке не ждать, подхожу к столу босса.
За меня всегда заступался брат, и поначалу я принимала это как должное, а потом жаловаться перестала — уж слишком решительно Макс действовал. Профдеформация давила и год за годом меняла его. Мой брат политик и крайне сложный человек.
Когда появился Тимур, он тоже берег, что подкупало. Наверное, излишне. Позже мы с Кирой осознали, что Тим заступался только перед своей же родней, а я ощущала себя благодарной всегда. Вряд ли так и должно быть.
Больше никому подобного не позволяла. Сама взрослая девочка, и сама умею решать собственные проблемы. Никто, кроме Саши, не знает, что мой брат работает в Думе, да и с ним мы обсуждали Максима всего один раз, вскользь, когда проекту нужна была помощь.
И тем не менее утром я растерялась, а Смолин — поддержал. Надо поблагодарить. Я напрягаюсь изо всех сил и произношу:
— Спасибо, что заступились, но не стоило, правда. Я бы сама разобралась. Излишнее геройство нам ни к чему, в первую очередь нужно приступить к работе, пока нас не закрыли. И давайте, не откладывая в долгий ящик, поднимем вопрос с моим окладом. Там какая-то вопиющая ошибка.
Фух. Вышло немного резче и холоднее, чем планировалось. Приподнимаю брови в ожидании ответа.
Смолин открывает документ на ноутбуке, смотрит. Я готова к его растерянности и извинениям, но вместо этого он проговаривает с улыбкой:
— Да нет, все верно.
Сужаю глаза. Вот, значит, как?
Барабаню пальцами по его столу, Платон подмечает и самодовольно скалится. В кабинете нас только двое, и это немного действует на нервы.
— Вы вытащили меня из чулана, чтобы заморить голодом? Такой был план?
— Потратьте деньги с умом. Купите вместо кексов гречки и колбасы.
— Платон Игоревич, я даже не знаю, как реагировать на такие суммы. Это очередное оскорбление?
— Элина Станиславовна, что поделать, если вы самый бесполезный сотрудник в команде. — Он поднимается и теперь смотрит сверху вниз. — Вернее, пока от вас вреда в разы больше, чем пользы.
Обиделся из-за смет.
— Я не сделала ничего плохого. Вы обязаны советоваться с нами и утверждать расходы. Если что-то уже приобрели, а мы забраковали — это не моя вина. Это вы поспешили.
— А я разве утверждаю обратное?
Вообще-то я тебя утром защищала.
Смолин продолжает:
— Рыбаков ведет себя как придурок, но с учетом ваших рекомендаций, мы снова не влезаем в бюджет. Совсем. И я скорее сокращу эколога, чем химика или инженера. А вы как поступили бы на моем месте?
— Я могу взять фикус? Ему будет лучше у окна.
Чуть ошарашенный из-за смены темы, Смолин прослеживает за моим взглядом и пялится на растение. Пожимает плечами и кивает. Я пытаюсь поднять горшок, но тот тяжелый, зараза. Тогда Платон перетаскивает фикус к моему столу сам. В груди отчего-то давит, и это ощущение мне не нравится. Намочив в туалете тряпку, протираю чуть запылившиеся листочки.
Я не сделала ничего плохого. Это его ошибка, не моя. Я всего лишь выполняла свою работу. У нас общий грант.
Убеждаю саму себя, вот только на душе все равно тоскливо. И это злит! Я раздражаюсь на Смолина сильнее, постепенно впадая в бешенство, будто это он пытался запереть меня в чулане. Чувства неприятные. Хочется от них избавиться.
Команда возвращается с обеда, Дарина приносит мне пирожок. Но не успеваю я откусить кусочек, как дверь вновь открывается. На пороге стоит неизвестная женщина. Невысокая, чуть полная, но очень красивая. Лет пятидесяти на вид.
— Добрый день! — говорит она. — А Платон здесь?
Я сижу напротив двери, поэтому обращается она ко мне. Киваю и указываю в сторону босса.
— Людмила Михайловна, здравствуйте! — восклицает Дарина.
Остальные повторяют весело.
Только Платон будто не радуется. Он поспешно встает и обеспокоенно спрашивает:
— Мама, что-то случилось?
Глава 13
Платон
— Случилось хорошее настроение! — сообщает мама радостно. — Я проснулась пораньше и кое-что тебе привезла. — Она показывает пакет.
Выдыхаю, но не расслабляюсь. Сканирую ее внимательно, пытаясь найти следы похмелья.
Неделька выдалась та еще. В среду я нашел в одном из маминых кухонных шкафов склад пустых бутылок, в четверг — ее саму в невменяемом состоянии. В пятницу мы с Егором отвезли мать к наркологу. В субботу она дала слово, что больше не повторится.
Быстро подхожу и принюхиваюсь — ощущаю лишь духи. Мама обнимает и звонко клюет в щеку.
— Надо было написать, я бы заехал вечером.
— Здесь твой любимый суп и куриные ножки, — шепчет она громко. — Сходи поешь нормально, а то стал как Кощей, кожа да гости. Посмотри на меня. Платон, не закатывай глаза. Щечки впали, штаны висят на одном ремне.
