Растерянно на это смотрю. Все ясно? Он шутит? Забирается ко мне в машину, пугает до полусмерти, несет какой-то бред…
– Абсолютно нет. Я…
– Ты… послушаешься… меня, – цедит Муса, дергая крыльями породистого носа. – Поверь, это не тот случай, когда стоит демонстрировать мне свою гребаную самостоятельность.
Взгляд Гатоева злой и какой-то нервный, что ли. Именно поэтому я его и не посылаю сходу, позволяя себе проникнуться этой ненапускной тревогой. Он как будто действительно верит в то, что говорит. По спине прокатывается колючая волна озноба. Грудную клетку обхватывают щупальца обреченной беспомощности. Какие-то доли секунд я не могу пошевелиться, скованная этим страхом. Лишь нечеловеческим усилием воли беру себя в руки и утыкаюсь в так и не убранный телефон. Вот только Гатоев перехватывает меня, с силой сжимая запястье.
– Какого…
– Телефон оставь здесь, – рычит он.
– Мне нужно позвонить, – в моем голосе тоже отчетливо звенит злость. Какого хрена он думает, что в праве мной помыкать? Кем он вообще себя возомнил?
– Сидельник в этой ситуации ничем тебе не поможет. Напротив, через тебя пытаются достать его. Понимаешь?!
– Почему я должна тебе верить?
– Потому что это в твоих интересах. Да и не дозвонишься ты до него. Он в заграничной командировке. Именно поэтому все и происходит сейчас. Блядь, как знал…
– Муса…
– Просто сделай, как я сказал! Или сегодня же тебя арестуют. И поверь, если это произойдет, даже примчавшемуся на крыльях любви Сидельнику тебя будет не так-то просто вытащить.
А еще не факт ведь, что он захочет – мелькает страшная мысль. Потому что, опять же, непонятно, как это отразится на его рейтинге. В голове пульсирует – боже мой, боже мой, боже мой… Я столько лет жизни отдала мужику, который может в любой момент меня слить. И самое смешное, что я это только теперь понимаю.
– Амаль, давай, бери себя в руки. Я теряю время, которое мог бы провести с гораздо большей пользой.
– Для кого? – хмыкаю я, пряча телефон в перчатнице. Паркинг, конечно, охраняется, но мало ли!
– Для тебя, женщина. Ты, блядь, просто можешь сделать, как требуется? – взрывается Гатоев.
– Почему я должна тебе верить? – повторяю еще раз.
Да, может, я зря тяну. Но ведь правда. Я же его совсем не знаю. Да, он со старта взял меня в оборот, но за это время я так и не выяснила, какой у него ко мне интерес.
– Потому что тебе больше верить некому, – не щадит меня он. – Ну?! Пошла отсюда. Быстро…
Удерживая взглядом его жесткий взгляд, нащупываю ручку и буквально вываливаюсь из машины. Пячусь к тойоте. Руки дрожат. На автопилоте разбираюсь, что здесь и как. Несмотря на затрапезный вид, заводится машинка с пол-оборота. Мощный мотор урчит. Я выезжаю из паркинга, вертя головой по сторонам и вздрагивая от каждого резкого звука.
Майское солнце слепит. Любимый мегаполис пьян весной. А я бегу непонятно куда и от чего. Муса сказал, что меня арестуют. За что? Да кто будет разбираться? Поди, уж найдут, к чему придраться, если я пешка в чьей-то игре. И толку, что предприятие у меня коммерческое? Есть ниши в бизнесе, где это не играет ровно никакой роли. Самолетостроение – приоритетная отрасль для государства. Одна из наиболее престижных. Полностью имиджевая история. Да, в моих чертежах нет гостайны, но кого, блин, это волнует? Мне теперь, один черт, не рыпнуться. Да я и не рыпаюсь, а кому-то все равно неймется. Большие дяди играют в грязные игры, в которых люди, подобные мне, лишь пешки.
Страх гонит вперед. Хорошо хоть в машине есть навигатор. Или плохо? А может, ну его вообще? Бросить тачку, запрыгнуть в такси и свинтить? Ну да. А дальше что? Бега? Не выход… У меня же родители. Что будет с ними? Что с ними происходит прямо сейчас?!
Доезжаю все же до места. Однокомнатная квартира на первом этаже. Светлые стены. Минимум мебели. Видно, что здесь давно никто не жил – все поверхности покрыты толстым слоем пыли. Чтобы хоть чем-то занять руки, отыскиваю тряпки и принимаюсь за уборку. В голове снова и снова прокручиваю наш разговор с майором. Господи, я ведь даже не знаю, майор ли он…
– Почему я должна тебе верить?
– Потому что тебе больше верить некому.
От волнения я сама не своя. Переживаю о том, как там в офисе. Если маски-шоу, то… Как там академик? Он же пожилой человек. Может что угодно случиться. А Димка? Тому, небось, все до звезды. Или нет? Или обо мне беспокоится?
Пробегаюсь пальцами по волосам. Сердце колотится. Оседаю в кресло. Жму случайно на пульт. Включается музыкальный канал. И только тогда я соображаю, что можно же посмотреть новости! Переключаю каналы. С жадностью вслушиваюсь в голос диктора. Глазами впиваюсь в меняющуюся на экране картинку. Ничего. Или прессе просто еще не дана команда меня мочить?
Неизвестность хуже всего. Неизвестность, блин, убивает.
Я до того напряжена, что когда звонит телефон, подскакиваю. Настороженно обхожу комнату. И, наконец, обнаруживаю на подоконнике стационарный аппарат. Кто сюда может звонить? Паранойя доканывает. Трясущейся рукой жму на кнопку с зеленой трубкой. Но не произношу ни звука.
– В течение пятнадцати минут привезут ужин. Открой.
Гатоев отключается прежде, чем я успеваю спросить у него хоть что-то еще. С ненавистью кошусь на трубку в руке, гася желание бросить ее о стену. Жаль, нельзя. Вдруг Муса еще позвонить сподобится. Возвращаю телефон на базу и замираю у окна. Оно будто портал в другой мир. Мир нормальности, в котором ходят, едут куда-то люди. Где все по-прежнему: весна, небо синее, солнце в просвете межу домов. Не так, как здесь, в моей клетке. Хотя, не спорю, она наверняка лучше камеры. Комфортабельнее – так точно.
Приносят ужин. Кусок в горло не лезет. А вот бутылка вина приходится очень кстати. Интересно, а Муса пьет? Им вроде по религии запрещено. Но с его работой надо же как-то сбрасывать напряжение? Что ему в этом помогает? Секс? Я бы тоже сейчас не отказалась. А пока просто выпиваю бутылку в одно лицо.
На улице темнеет. Телефон больше не звонит, сколько я его ни гипнотизирую. Заставляю себя отлепиться от несчастного аппарата и иду в ванную. Здесь стоит запечатанная бутыль жидкого мыла. И все. Но мне сейчас большего и не надо. Я не потею, потому что регулярно ставлю себе ботокс в подмышки. Антиперспирант мне не нужен, а флакончик каких-нибудь духов валяется на всякий случай в каждой моей сумочке. Впрочем, на хрена мне душиться?
Привожу себя в порядок. Раскладываю диван. На дворе уже ночь. Окна гаснут. А я не в силах уснуть, гоняю мысли по бесконечному кругу. Думаю всякое. О том, что я очень вовремя позвонила родителям, о том, что, может, это мои последние часы на свободе. О том, что мне теперь, вполне вероятно, вообще никогда не стать мамой. А ведь я совсем, совсем, блин, не готова к таким открытиям. Липкий ужас стекает вниз по позвоночнику. Я все же встаю. Нахожу в сумке флакон духов и трясущимися руками наношу за уши и на запястья. Вдруг больше не придется?
Я так накручена, что звук проворачивающегося в двери ключа заставляет вибрировать каждую клетку в теле. Стиснув кулаки, замираю посреди комнаты. Слышу, как Гатоев скидывает пиджак. И разувшись, идет ко мне по коридору. Замираем, увидев друг друга в тусклом свете, льющемся от торшера. Он весь такой из себя породистый зверь: мощный, настороженный и грациозный…
– Ты чего не спишь? – проходится по мне волчьим взглядом.
– Серьезно?! Думаешь, можно вот так взять и уснуть?! Я до сих пор не в курсе, что происходит!
– Пока ничего непоправимого. Придется подождать денек-другой. Там ясно будет.
– Денек-другой? – хлопаю я глазами. – Да я же с ума сойду.
– Так надо. Потерпишь.
– И все? Это все, что ты мне скажешь?
Нет, я правда не могу поверить, что он такой.
– А что еще к этому добавить? Твои проблемы разруливаются. Просто жди.
– Говоришь, как будто я кукла бесчувственная!
– Ну, прости. В словах я не силен. И прекрати на меня орать.
