Я присоединила это письмо, написанное на тончайшем египетском папирусе, к моим самым драгоценным сокровищам: золотому ожерелью в виде плодов айвы, висячим золотым серьгам с дрожащими цветками и листьями, свиткам с любимыми стихами и кифаре. В последующие дни я столько раз перечитывала это послание, что мои нетерпеливые пальцы измяли папирус. Я прикасалась к письму губами, воображая, что касаюсь его губ. В каком-то смысле так оно и было.
Что может быть сокровеннее письма, написанного рукой, которую ты любишь? Слова, дыхание, поцелуи. Папирус может передать все это. Нацарапанные рукой Алкея письма поддерживали во мне жизнь. Целуя папирус, я почти что целовала его!
Таково таинство слов. Перед тобой всего лишь волокна тростника, но они передают биение наших сердец, наше дыхание. Глоток воздуха, запечатленный в вечности. Ах, это чудо письменного слова!
Когда я была маленькой девочкой, меня учили писать письма на неудобных деревянных табличках, покрытых воском. Потом, когда я стала постарше, мне позволяли писать на выделанных шкурах. От них исходил запах крови, выдававший их происхождение. Папирус был намного чище. Я любила прикасаться к его девственно-чистым листам, на которых можно писать кровью сердца.
Пока Алкей дразнил меня своими мальчиками, я могла быть уверена в том, что он меня любит. Мальчики были его защитой от страха, который овладевал им при мысли о том, чтобы отдать всю свою любовь кому-то одному. Я умела играть в эту игру не хуже его. И вот я взяла тростинку и начала:
Я зеленее травы, и, похоже, смерть в следующее мгновение мне не грозит…
Потом я стала писать ему о моей жизни в Сиракузах, но что бы я ни написала, письмо казалось недостаточно хорошим. Как я могла интриговать и соблазнять его с такого расстояния? Он предавался радостям при роскошном дворе, а я жила со старым ослом! Я писала, но судила себя так строго, что не могла отправить ни строчки. А папирус стоил недешево! Я исписывала целые листы, а потом бросала их в огонь, проклиная себя за расточительность. Я хотела очаровать Алкея словами, но что-то мне мешало. Чего я боялась? Я отдала ему сердце без («татка и, возможно, никогда не получу его назад.
Но какой прок от любви, если ее нельзя разделить? Мои мысли бегали по кругу, как щенок за собственным хвостом. Я записывала тщательно выбранные слова, а потом сжигала. Это была настоящая пытка.
Мой дед и Керкил сторговались с Питтаком, чтобы я оказалась здесь — подальше от Алкея и заговорщиков. По крайней мере, они на это рассчитывали. Как же я перехитрю их всех, если боюсь написать Алкею?
Осчастливив меня двумя домами, рабами, позолоченными носилками, ткацкими станками, Керкил разъезжал по своим делам и становился все богаче. Благодаря моему приданому у него в придачу к кораблям теперь было лесбосское вино на продажу. Он и мой дед зарабатывали неплохие деньги. И все это благодаря мне! Меня выдали замуж за старого пьяницу, чтобы они богатели! Вот она, женская судьба! Подозреваю, что и Питтак не прогадал с моей свадьбой.
Что ни говори,
Но золото — дитя Зевса.
Его не едят ни черви, ни мотыльки.
Оно куда как сильнее,
Чем сердце
Мужчины.
Я рано поняла, что если мужчины и могут о чем-то договориться, так это о том, чтобы с помощью женщины укрепить свой союз и разбогатеть. Впрочем, еще они могут использовать женщину, как Елену, — чтобы развязать войну.
Если после первой брачной ночи я и решила, что муж не будет меня домогаться, то я ошибалась. Обычно к вечеру он так набирался, что ему было не до меня, и я, счастливая, удалялась на свою половину. Но иногда он просыпался утром, одержимый похотью, и приходил ко мне. Иногда мне удавалось улизнуть, но один раз он почти овладел мною.
От него пахло рыбой и луком, а дыхание было кислое от вина, выпитого накануне вечером. Он повозился у меня между ног, потискал мои груди и испустил свою белую силу, так и не войдя в меня. Оценив шаткость его орудия, я поняла, что на исполнение супружеских обязанностей можно особенно не рассчитывать. Не могу сказать, что меня это огорчило.
Перед отплытием в Сиракузы мне вернули Праксиною, и она почти простила меня за те беды, что я ей причинила. Когда я обнаружила, что беременна, она, кажется, и вовсе перестала держать на меня зло.
— Младенец! Ах, сколько радости нам доставит твой младенец, Сапфо!
— Почти столько же, сколько я имела, когда зачинала его с Алкеем!
— С Алкеем! — воскликнула Пракс.
— Ты ведь не думаешь, что этот старый пьяница Керкил способен к деторождению?
— Но что он подумает?
— Керкил обычно так пьян, что почти не помнит, что было вчера вечером. Я уверена, он будет рад приписать себе отцовство по отношению к ребенку, которого я рожу.
Я сказала это не моргнув глазом, хотя у меня были дурные предчувствия. Но напрасно я волновалась: Керкил и в самом деле с утра ничего не помнил.
— Какой ты великолепный любовник! — несколько раз говорила я ему утром, и он, похоже, верил.
Неужели мужчин и в самом деле так просто обвести вокруг пальца? Я задала этот вопрос Праксиное.
— Скажи мне, Пракс, может быть, я ничего не понимаю, но мне кажется, что с помощью лести можно обмануть любого мужа.
— Ты все понимаешь. Они верят в то, во что хотят верить, и слышат то, что хотят слышать. Уж мне это известно. В конце концов, рабыни знают все секреты. И, скажу тебе, мужья на удивление доверчивы.
— Я люблю тебя, Пракс, — сказала я.
— Я знаю, что любишь. Но твоя любовь беспечна.
— Значит, ты все еще не простила меня.
— Я знаю, ты желаешь мне добра, — ответила Праксиноя, — но ты забываешь, что мы с тобой не одно и то же. Тебе легко сходит с рук то, что мне никогда не простится.
Я посмотрела на воспаленное красное клеймо на лбу Праксинои и поняла, что она права. Ее черные кудри были подстрижены почти до корней. Большие карие глаза смотрели с грустью.
— Я привезла тебе свадебный подарок, — сказала она.
— Какой? Скажи, Пракс!
— Это то, что нужно каждой жене.
Из-под своего небеленого льняного хитона она извлекла ловко сработанный фаллос — олисб, раза в три больше, чем у Керкила.
— «Жених ступает, как Арес», — сказала она, смеясь.
— Мы будем пользоваться им вместе! — предложила я.
— Но ты будешь представлять прекрасного Алкея, а я буду думать только о тебе.
Мы с Праксиноей еще девчонками обнаружили, что можем доставлять друг другу наслаждение, и делали это, оставаясь невинными. Мы исследовали друг друга, как игривые, лизучие котята. Сколько раз мы, удовлетворенные, засыпали в объятиях друг друга.
