Да и с самой Машей что-то следовало решать. Хотя тут Руслан опасался вмешиваться. Им самим руководило стремление уничтожить, стереть в порошок ту, которая подняла руку на его семью.
Но кроме того, что Маша являлась обидчицей Светы — она еще и была дочерью их родителей. А Рус имел представление о том, что значит потерять родных.
Этой ночью Самойленко потеряли одну из своих дочерей. Нет, вероятно это случилось раньше, тогда, когда первые ростки ненависти и злобы поселились в душе Маши, рождая мысли, неприемлемые и ужасающие любого нормального человека. Только близкие не могли, а может не хотели замечать и признавать этого. Нынешняя же ночь поставила их лицом к лицу с тем, в кого превратилась Маша. И с этим пониманием им всем теперь предстояло жить.
Сам не заметив как это произошло, Руслан погрузился в сон, все еще обнимая Свету, словно таким образом старался защитить ее от всего, что только могло случиться во сне ли, или в реальности.
Он смутно помнил, как через пару часов кто-то заходил в палату, похоже дежурный врачи, но Руслан покачал головой, прося не будить Свету и прошептал одними губами, что у нее выдалась слишком тяжелая ночь.
Как ни странно этот доктор оказался более сговорчивым. А может их внешний вид вызывал сильно выраженное сочувствие и жалость. Но врач вышел, кивнув, и так же тихо ответил, что зайдет осмотреть их раны позже. После этого визита Руслан вновь уснул.
Им разрешили уехать вечером.
Хотя и Руслан, и врачи настаивали на том, чтобы Света осталась в стационаре еще на пару дней. Но в этот раз даже он не смог ее убедить. Света клятвенно пообещала, что будет ходить на перевязки, при первых же симптомах любого ухудшения — обратиться за помощью. Но сейчас она должна была увидеть свою семью.
Руслан не смог ей запретить. Пусть и понимал, что в первую очередь любимая стремится увидеть Машу, посмотреть в глаза той, которая так поступил с ней. Вероятно, где-то в глубине души Светы еще жила надежда, что все это нелепая ошибка.
У Руслана же сомнений не осталось. Утром ему звонил Писаренко — его люди нашли Лиса. Тот опознал в заказчике среднюю дочь Самойленко.
Разговаривал Руслан и с полковником, хоть и не пересказывал этот разговор Свете.
Михаил Николаевич приезжал ближе к обеду, когда она, после осмотра и очередной смены компрессов и примочек, вновь погрузилась в сон.
Самойленко так и не пришел в себя, хоть и старался держаться. Но Руслан сомневался, что он уже хоть когда-то станет прежним. Особенно после того, когда Михаил Николаевич рассказал о том, как люди Писаренко задерживали Машу.
Они с Николаем Алексеевичем постарались провести все как можно тише, исключив участие тех лиц, которые знали бы его дочь. Сейчас она находилась у них дома, под охраной все тех же людей, которых дал Писаренко.
Павлу Самойленко звонил лично, рассказав все, как есть. И судя по всему, этот разговор так же не прошел бесследно для его состояния.
— А ведь он любит ее, — горько заключил Михаил Николаевич. — Долго не верил. Даже после того, как приехал и сам допросил Лиса. До конца не верил, пока с Машей не поговорил.
— Она ему призналась? — немного удивленно откликнулся Руслан, следя за входом в палату. Они стояли у окна напротив двери.
— Не знаю, со мной она отказалась говорить, да и с матерью тоже, — вздохнул Самойленко. — Павел так же не вдавался в подробности. Только выйдя от нее, он пробовал на себя вину взять. И лишь когда я его придурком обозвал, объяснив, что такая жертва ничего не даст, это ведь ее не остановит, раз Маша уже один раз решилась на подобное, он сломался, — Михаил Николаевич тяжело вздохнул. — Парень сел прямо на пол коридора и сказал, что ведь все равно ее любит. Понимает, насколько чудовищно то, что Маша сделала. И все равно…, — полковник замолчал и устало потер лицо ладонью.
Даже в этом жесте Руслану виделась какая-то безысходность.
— Сколько же она жизней поломала одним единственным вечером, — опустошенно выдохнул Самойленко. — И ради чего?! Почему не подумала, если не о нас, считая в чем-то виновными, то хоть о Паше, который так ее любит? Почему, Руслан?! — с каким-то потерянным выражением в глазах на осунувшемся лице, спросил у него Михаил Николаевич. — Ведь и он ей не безразличен, Машка рыдала в голос, когда он все же ушел, отвернувшись от нее, — полковник тяжело привалился к стене.
Руслан не знал что ответить.
Он кристально ясно помнил тот миг, когда стоял перед Писаренко и хотел его убить. Но все-таки прислушался к разуму и пониманию, что никакая месть не стоит того, чтобы загубить еще и свою жизнь. У него достало ума отвернуться и уйти, несмотря на всю ненависть. И не поступи он так — не встретил бы Свету, потерял бы друзей, столько возможностей, которые теперь использовал. Все потерял бы, хоть и казалось Русу в тот момент, что у него ничего нет.
Но он-то хоть по делу на Николая Алексеевича злился, хоть и сомнительно, что в таком поступке могут существовать более веские доводы.
Однако Руслан мог понять, когда люди шли на убийство обидчиков своей семьи. Понимал и принимал такое. Сам был готов убить за Свету и их будущего ребенка. А вот когда пытались убить своих родных — такое оказывалось недостижимо для разума Руслана.
В его представлении только ненормальный человек, с явно больной психикой, пусть и поступающий в остальном адекватно, мог решить на подобный поступок.
Потому он просто промолчал, понимая, что полковник и не ждет ответа.
— Как Оксана Владимировна новость перенесла? — осторожно поинтересовался Рус, памятуя о реакции Светы.
Самойленко помрачнел еще больше.
Тяжело вздохнул, опять потер лицо. А потом взмахнул рукой и опустился на один из стульев, которые стояли вдоль стены между проемами окон.
— Плохо, — скупо выдавил он. — Мне скорую пришлось вызывать.
Это многое сказало Руслану. Насколько он знал, мать Светы до этого на здоровье почти не жаловалась.
Опустившись на соседний стул, отчасти, чтобы уровнять высоту с полковником, отчасти потому, что ноги все же плохо держали после предыдущих суток, он сделал единственное, что мог.
Похлопав Самойленко по плечу, Руслан тяжело вздохнул.
— Прорвемся, Михаил Николаевич, — с уверенностью, которую сам не ощущал, пообещал Рус своему будущему тестю.
Тот горько хмыкнул.
— Как я хочу в это верить, Руслан, — честно признал он с болью в голосе. — Да, только…, — полковник отмахнулся. — Она же моя дочь, как я могу кинуть ее в зону?! Если не другие заключенные, так туберкулез — убьют Машку за год. Я же как никто знаю, что у нас в тюрьмах творится, — горько покачал головой Михаил Николаевич. — Но и сделать вид, что не было ничего — не могу. Ведь она сейчас еще больше Свету ненавидит. И не успокоится, хоть куда я ее сошлю…, — полковник спрятал лицо в дрожащих ладонях. — Лучше бы она нас ненавидела, с Оксаной, — едва слышно выдохнул он, — ведь это мы виноваты во всем. Но Свету за что?! Та же ее всегда любила и защищала от всего…
Руслан на миг испытал искушение заметить, что такая гадюка, как Мария сумеет и на зоне всех обхитрить.
Но удержался, понимая, что нечего бередить сердце Михаилу Николаевичу.
— А Писаренко что говорит? — спросил он.
— Твой дядя? — переспросил полковник. — Коля предлагает признать ее психически невменяемой и поместить в сумасшедший дом, под наблюдение одного из знакомых психиатров. Говорит, что может даже выделить людей, которые будут за ней присматривать, чтобы Маша не натворила там ничего… Но…, — полковник помолчал. — Рус, она же мой ребенок…, как мне жить с этим? Как запереть с больными? — Руслан подозревал, что Самойленко ни перед кем не открывался настолько, как перед ним сейчас. А потому ответил откровенностью на откровенность.
— Но она и сама ненормальна, Михаил Николаевич, — скупо, стараясь сдержать собственные эмоции к Маше, произнес он. — Ни один здоровый человек не пойдет на такое. И не оправдывает ее ваше отношение. Любой здравомыслящий человек осознает, что убийство другого разрушит все, и ничего не изменит. Не вернет погибших, и не заставит родных больше его любить. Я знаю, о чем говорю, я когда-то отвернулся и ушел прочь от человека, которого очень хотел убить, — твердо посмотрел Рус в глаза тестю. — Не стоит оно того. И сейчас я рад, что так поступил. По многим причинам. Потому что, даже если бы мне удалось каким-то чудом выпутаться из той истории — я никогда не смог бы спасти Свету от Щеглова так, как это сделал он.
