Если бы раньше, на подобное щебетание я бы реагировал лишь одним известным мне способом, как и на все ее прикосновения, то сейчас мое "поведение" напоминало образ полуживой куклы, которой откровенно на все посрать, поскольку куклы, как правило, все равно ничего не чувствуют и тем более не понимают, что и зачем с ними делают. Зачем так старательно мне улыбаются, заглядывают в глаза, будто хотят нащупать там что-то человеческое и живое? Зачем чуть ли не поминутно гладят лицо, хватают за левую руку и начинают ее целовать, будто и впрямь как какому-нибудь цесаревичу или истинному помазаннику божьему?
Поведение матерей иногда такое странное. Хотя… может и не странное…
Увидь я на месте Маргариты Стрельниковой Тебя разве бы не стал делать то же самое или что-нибудь более безумное?
— Олег скоро привезет чистую одежду, я помогу тебе переодеться и сразу же поедем домой. Какой же ты у меня красавчик. Вроде и видимся каждый день, но все равно не могу тобой налюбоваться. Виктор Игнатьевич тебя сегодня так расхваливал. Говорил, что еще никто до тебя не проходил тесты с такими впечатляющими показателями. Хотя я ему всегда говорила, что тебе здесь делать нечего и дома, под присмотром любящих тебя людей ты бы пришел в себя намного быстрее. Разве я не права? Или ты не хотел бы поскорее уехать отсюда? Про возвращаться обратно даже не заикаюсь.
Приходится кривить губы в подобии понимающей и в чем-то даже участливой улыбке. Иногда такое нужно делать — проявлять хоть какое-то подобие человеческих эмоций, пусть при этом и понимаешь, что ничего, кроме игровой мимики ты показать не можешь. Потому что уже давно ничего такого не испытываешь, оно давно в тебе атрофировалось и совершенно перестало чем-то задевать и мысли, и душу. Зато другим это необходимо. Им без этого просто никак. Без наивной веры в то, что ты все еще жив и продолжаешь существовать, как и прежде, такой же, как и две недели назад. Что рано или поздно, но ты обязательно к ним вернешься. Иначе ведь никак. По-другому и не бывает, правда же?
— Так что еще совсем немного и-и… Будем уже ужинать вместе за одним столом, как в старые добрые времена. Я еще тут немножко, правда, побегаю, по кабинетам главредов, пособираю подписи с печатями, а потом уже вместе дождемся машины, переоденем эту жуткую пижаму и сразу домой.
Жуткая пижама все равно успела получить и свою порцию ласковых поглаживаний по едва заметным складкам. Куда уж без этого? Этот ритуал пора уже заносить в книгу Гиннесса по самым частым повторениям за последнее энное количество дней. Хорошо, что матери сегодня есть чем здесь заняться еще помимо целого часа бессмысленного надоедания подобной болтовней с непрерываемым тактильным общением. Разве что, по правде говоря, я и сам не могу определиться со своим восприятием к ее назойливым посещениям. Нравится мне это или, наоборот, раздражает? По ходу, мне уже просто все равно. А ее навязчивость можно сравнить лишь с бликами осеннего солнца, то и дело прорывающихся сквозь грузные "отары" дождевых облаков и норовящих проскользнуть в палату через живую решетку листьев и ветвей внешнего сада.
Не удивлюсь, если так старается и сам Кир Стрельников, трепыхающийся и выживший каким-то невообразимым чудом где-то там — глубоко-глубоко в наглухо зашитом подсознании. Кажется, я чувствовал его жалкие потуги пару тройку раз, но они были настолько слабенькими и немощными, что воспринимать их всерьез или обращать на них внимание — самое последнее дело. Все равно, что раздражаться на скользящих по твоему лицу тех же солнечных зайчиков. Все равно солнце скоро уйдет с зенита и потянется гиперленивой "поступью" за крышу клиники. И скоро поползут более приятные глазу бронзовые рефлексы и полутени. Верхушки деревьев с небесными прорехами будут и дальше переливаться то серым, то золотым, то ярко-белым, но до моего окна уже не достанут. Как и Кирилл Стрельников не достанет до моего сознания. Ему там делать больше нечего. Хотел бы так сильно бороться за свою жизнь, то не стал бы так долго прятаться по темным углам подобно сцикливой крысе. А теперь уже поздно как-то рыпаться. Поезд давно ушел. И да…
Скоро мы поедем домой. Скоро все останется позади. Еще несколько дней и…
* * *
В этот раз я проявляю упрямство впервые за столько времени. Не разрешаю матери себя одевать. Мне не пять лет. Гипс с руки сняли. Никакого дискомфорта я больше не испытываю. Может лишь слегка притормаживает от последних доз принятого пару часов назад лекарства, но, по крайней мере, слюни не пускаю и пуговицами в петли попадаю практически с первого раза. И мне хочется это сделать самому. Вспомнить, каково это или попытаться понять, что я теперь чувствую к прежним вещам, возвращают ли их прикосновения к забытым старым ощущениям? Или мне придется по-новому все это осваивать и заново ко всему привыкать? Правда, задумываюсь я над этим все равно недолго. Потому что это, на самом деле, не имеет никакого особого значения. Еще один назойливый "солнечный" зайчик. Скользнул по сознанию и тут же благополучно был забыт.
Правда, маменька и тут не пожелала отступать. Терпеливо выждала, когда я вправлю низ рубашки в брюки, застегнув пояс и ремень, и сразу же подскочила ко мне почти в самый притык, чтобы заботливо поправить чуть скосившуюся планку с воротником. Какой при этом материнской гордостью сверкали ее любящие глаза — не передать словами.
— Уже жду не дождусь того дня, когда увижу тебя в свадебном сюртуке. Будешь смеяться, но я уже и цвет для него подобрала, оливковый, возможно с отливом "хамелеон", а может и костюмный бархат. Главное, не затягивать с датой главной церемонии. Но это мы уже обсудим с Шевцовыми сами. Все, что тебя должно будет волновать в ближайшее время — это строгое выполнение предписаний Виктора Игнатьевича, много отдыха и четкое соблюдение правильного режима питания. Будем совместными усилиями приводить тебя в божеский вид. А то совсем тут исхудал. Хорошо, что хоть паутиной и метровой бородой не зарос.
— Надеюсь, в туалет и в душ ты со мной дома ходить не станешь? — я очень редко что-то говорил, но за последние дни приходилось себя заставлять это делать как можно чаще. А то, не дай бог, еще что-то заподозрят.
Тяжело, конечно, особенно, когда делаешь это через силу, поскольку говорить не то что не хочется… просто все эти лишние телодвижения с потугами — открывать рот, что-то из себя выжимать, а перед этим формировать в голове нужную фразу — все это настолько напрягало и раздражало, едва не до лихорадящей трясучки. Это привилегия Кирилла Стрельникова. Это он привык трещать языком часами напролет и нести всякую ахинею. А меня все это выводило из себя, буквально выбешивая и выворачивая наизнанку, тем более, когда приходится выдавливать из пережатого легким удушьем горла всю эту бессмысленную чушь. А уж насиловать голосовые связки для меня — настоящая пытка. Причем, чем дольше приходится говорить, тем сильнее нужно для этого напрягаться физически, иначе сорвешься или опять тупо заглохнешь…
Ненавижу… Для чего мне с ними говорить? Почему им просто не оставить меня в покое? Почему они не оставили меня там, в моей квартире? Кто им дал право туда врываться и отбирать Тебя у меня?..
Все… тише-тише. Дыши, Кир, дыши. Они не должны видеть, что ты все помнишь и все про них знаешь. Не давай им повода оставить тебя здесь. Ты должен отсюда выбраться. Ты должен это сделать любой ценой. Но лучше, чтобы никто ни о чем не догадался. Дай им то, что они ждут от тебя. Будь хорошим и очень покладистым мальчиком. Притворить и Киром прежним, и Киром-тихушей одновременно. Им это надо? Вот пусть и довольствуются своей наконец-то сбывшейся мечтой. Пусть играются дальше в свои излюбленные игры баловней судьбы. Зачем подрезать им их собственные иллюзии неуместными срывами. Забыл, чем они для тебя заканчивались, и через что тебе пришлось пройти, прежде чем ты понял, где облажался по полной и в чем твоя главная ошибка?
Конечно, я все помнил. Такое хер вообще когда-либо забудешь. Свои первые минуты пробуждения. Вернее, воскрешения из мертвых. Когда до тебя, пусть и не сразу, но доходит, что ты все еще жив, и ты так и не добрался до последней грани, а ведь был уже от нее так близко, почти у самого края… Но кому-то приспичило не только выдернуть меня с того света, едва не на последних минутах, но и отобрать самое ценное, за что я держался, как чумной, боясь упустить его из рук хотя бы на секунду, боясь его потерять… Крупицу собственной жизни… Ключ к нашему спасению… То, что еще имело смысл, пусть и не заставляло при этом жить или дышать. Но это было единственное, что осталось от тебя… Что напоминало о тебе и что билось в моих руках, пока я его держал в своих ладонях…
