Подбираю камешек и бросаю его в окно, но с моим отстойным прицелом промазываю. Выпитая водка с соком тоже не способствует меткости. Бросаю еще один, затем еще, и проклинаю того, кто решил построить это здание трехэтажным. Элис живет на втором, девятое окно слева. Я знаю, что она не спит — в ее комнате горит тусклый свет. Вот только на мои сообщения она не отвечает. Скорее всего, ее милая головка занята изучением биографии Александра Македонского или типа того. А может, она бесится из-за того, что я сказал ей успокоиться. Но мне нужна моя домашка, причем сегодня. Будет глупо, если ее сделает самая умная девчонка в универе, а я не принесу и получу низший балл.
Я замечаю в стене причудливо выступающие камни и пробую уцепиться за один. Кажется, крепкий. С помощью выступов и сточной трубы забираюсь по зданию к окну и уже собираюсь постучаться, но замираю. Взгляд падает в комнату, и у меня перехватывает дыхание.
Сквозь прозрачные занавески я вижу Элис на кровати: ее серая майка задрана, открывая грудь, а рука скользит в шортах. Золотистые волосы разметались по подушке — пару прядей прилипли к ее горящим щекам. Чувствую себя каким-то извращенцем, который подсматривает за девушками, но не могу отвести взгляд от ее обалденной груди и дрожащих бедер. Если бы меня сейчас убили, мой призрак наверняка бы продолжил пялиться до скончания времен, даже не поведя и бровью. И пленило меня не то, что Элис доставляет себе удовольствие, а то ее красота в этот момент. Без своего свирепого взгляда и очков, без строгого пучка на голове она до невозможности великолепна. Будто сошла с картины какого-то чувака из эпохи Ренессанса: молочная кожа, плавные изгибы, ангельская красота. Третий размер груди? Или четвертый? Да какая на хрен разница, они большие и идеально округлые, с такими милыми розовыми сосками, что мне едва не сносит крышу. Ее талия не тонкая, но все равно безупречна, чтобы обнять одной рукой. Губы слегка приоткрыты, а веки сомкнуты. Идиоты, с которыми она училась в школе, были не в своем уме, раз не обращали на нее внимания. Кто-нибудь отправьте Тео в психушку, потому что он самый настоящий безумец, если выбрал Грейс вместо нее. Ноги Элис — охрененно длинные и сильные — запутались в простынях, и я представляю их на своей спине, как они сжимают меня, словно оковы из слоновой кости, которые я бы никогда не попытался разорвать. Для неопытной девушки она очень хороша в самоудовлетворении — каждое движение руки приводит ее в неистовство.
Мой член дает о себе знать, натягивая чертовы джинсы. Если я и был пьян, то уже нет. Я во всеоружии, мой член тверд и пульсирует от желания. Я так отвлекаюсь — аж забываю, что стою на пятисантиметровом выступе. Поскальзываюсь, но успеваю зацепиться за трубу и потихоньку спускаюсь. В раздрае от несостоявшегося смертельного падения прислоняюсь к стене и беззвучно смеюсь, когда понимаю, что у меня все еще стояк, несмотря на то, что я чуть не разбился.
Она прямо там, надо мной — Элис Уэллс, жутко умная и красивая, как долбаная картина, трахающая себя тонкими пальцами, к которым я прикасался в машине. Опускаю взгляд на руку, в которой держал ее ладонь, и со стоном расстегиваю молнию на джинсах. Уже почти обхватываю себя, но резко встряхиваю головой.
— Черт! Проклятье! Что я творю?
Я серьезно собираюсь помочь себе прямо здесь, под ее окном? Ну что еще может быть более жутким и странным, чем это? Она доверилась мне, чтобы я учил ее, а не использовал. Дрочить на нее — все равно что использовать. Подглядывать в ее окно и возбуждаться от того, как она заводится, — все равно что использовать. Ее невинность, неопытность. Я ведь пообещал, что не стану пытаться ее трахнуть, так? Она заставила меня пообещать, в самый первый день. И передергивать, представляя, как трахаю ее, — ничуть не лучше, чем на самом деле попробовать затащить ее в постель.
Но она была бы идеальна. Элис потрясающе бы ощущалась подо мной, и я заставил бы ее умолять о большем, либо все было бы наоборот — столько в ней пыла. А может, мы бы по очереди умоляли друг друга, я, блин, не знаю, в отличие от моего члена. Зато я знаю, что за всей ее бравадой и остроумием кроется мягкая сторона — та, которую она бережет для Тео. Я видел, как она краснеет. И даже больше — как старается. Девушка, которая никогда не целовалась, должна быть напугана и смущена, но она все равно заставляет себя проходить мои уроки. Вот, как далеко она готова зайти ради парня, который ей нравится. Она готова пожертвовать всем ради него: комфортом, страхом и даже своим драгоценным достоинством.
Ни одна девушка не сделала бы такого ради меня.
Посмеиваясь, ерошу волосы. Я не из того типа парней, ради которых девушки совершают подвиги. Девушки не любят меня, а просто желают. Позволяют себя трахать — конечно, но не более того. Никаких чувств, никаких нежностей. Они никогда не остаются на завтрак или выталкивают меня до него. Они знают, что я из тех, кто рушит жизни, поэтому держатся на расстоянии, и правильно делают. Не хочу ломать чью-то жизнь так же, как свою. Меня не ждет большое будущее. Как говорил мой дражайший папаша: «Единственное, что тебя ждет в жизни, — это тюрьма, сосунок».
Трясу головой. Я придурок. А еще подвыпивший извращенец, если учесть, что сейчас стою под окном Элис. Кое-как добираюсь домой, поймав возле супермаркета машину пожилого мужчины с собакой. Вваливаюсь в квартиру и, путаясь в ногах, плетусь мимо стойки, забитой бутылками от пива и вина. В воздухе стоит тяжелый запах макарон и энергетиков, повсюду валяются геймпады от приставки. Прохожу комнату Миранды и Сета, комнату Трента и плюхаюсь на свою кровать. Белый потолок превращается в огромный экран для трансляции моих воспоминаний. Элис. Волосы Элис, изгибы ее дрожащих бедер, отблеск влаги на пальцах…
Вытаскиваю член и яростно сжимаю — у него нет и шанса.
— П-прости меня, — имею совесть произнести. — Правда прости, принцесса.
Одно последнее воспоминание о ее миленьком личике, раскрасневшемся и блаженном, и я кончаю в кулак — быстро, обильно, горячо, как разгорается летом лесной пожар.
Глава пятая
Элис
С утра пораньше мне пишет Раник и просит принести его домашку к корпусу F. Видите ли, она нужна ему на первую пару. Прибежав туда со всех ног, я подхожу к обусловленному железному столу. Раник, как всегда, в кожанке и рваных джинсах выглядит расслабленным и надменным.
— Держи, — передаю ему папку с домашкой. — Два доклада и одно эссе. С аннотациями и дубликатами, чтобы тебе было легче.
Раник достает из куртки буррито, берет несколько листов из папки и, пробежавшись золотисто-зелеными глазами по первым строчкам, улыбается.
— Да чтоб мне провалиться, ты даже скопировала мой стиль.
— Несмотря на отвратительный акцент, — подкалываю я, садясь напротив парня.
— Ты не находишь мой луизианский акцент очаровательным?
— Я не нахожу в тебе ничего очаровательного. Кроме перспективы, что ты скоро оставишь меня в покое.
Он с улыбкой качает головой, и его темные волосы падают на глаза.
— Ладно, проехали. Любишь пляж?
— Шутишь, да?
Раник ухмыляется, кусая буррито.
— Даже и не думал.
Я поправляю очки и недовольно смотрю на свой чай латте и шоколадный маффин.
— Ты прервал мой любимый прием пищи, чтобы позвать на пляж?
— Завтрак — твой любимый прием пищи? — спрашивает Раник с набитым ртом.
— Не съезжай с темы, — огрызаюсь в ответ. — Я не могу пойти с тобой на пляж.
Он проглатывает еду и удивленно смотрит на меня.
— Почему? Это урок. К тому же солнечные октябрьские денечки скоро закончатся, принцесса. Ты пожалеешь, что не пошла, когда пасмурная погода и дожди будут стоять круглые сутки.
— Я не могу, — повторяю упрямо.
— Все ты можешь.
— Тогда не хочу, — буркаю я. — Никуда я не пойду.
Раник вздыхает и выпрямляется, скручивая фольгу от буррито в шарик.
