Я постоянно спрашивала себя, каким образом я растворялась в этой картине и был ли кто-то еще там, на балконе, в ком это зрелище пробуждало такую же нежность?
Присев тут в старый штрандкорб, я вижу другие комнаты сквозь растения, окутывающие балконную решетку третьего этажа. Мне не нужно подниматься туда, чтобы вспомнить, как на лестнице пахнет едой и что за дверью находятся первые апартаменты. Пол в длинном коридоре застелен красным ковром, там стоит низкий комод, забитый полотенцами. Девушки приходят на кухню, чтобы посмотреть на часы, вздыхая, что время, «боже мой», не движется, и выкурить запретную сигаретку прямо посреди встречи. В кухню доносится приглушенный шум из Золотой комнаты, представляющей собой примерно двадцать квадратных метров багровой обивки, освещенной оранжевыми огарками. Для большего эффекта — красная софа и сервант, над которым повесили фотографию двух целующихся взасос девушек. Крепкая широкая кровать накрыта золотистым покрывалом. Лежа на ней, достаточно просто опустить руку к паркету из красного дерева, как ты дотягиваешься до корзинки, набитой презервативами и крайне необходимым рулоном бумажного полотенца. Эта комната очень нравится девушкам, хотя моя любимая находится напротив нее, в конце темного коридора. Она успела сменить несколько названий: после «1001» она стала называться «Жасминовой», а теперь ее величают просто «Красной», — и все из этих трех названий заслужены. Грандиозная кровать, сделанная на заказ, занимает половину комнаты. С потолка свисают километры прозрачных занавесок, океан из органди, посреди которого сверкает небольшая лампочка со смутным арабским колоритом. Дневной свет приглушен шторами с красной и золотой вышивкой. В этой комнате кожа девушек кажется пурпурной, а их распущенные волосы будто объяты языками пламени. Напротив кровати стоит электрический камин. Когда его включают во время январских заморозков, от него исходят потоки, похожие на пламя Тартара. Еще есть большое велюровое кресло, глубокое и мягкое, забрызганное белыми следами, как подписями без возраста, принадлежащими легкомысленным женщинам, с обнаженной задницей курившим в нем свою посткоитальную сигаретку. Коврик под креслом весь полинял и стерся в том месте, где проститутки топтали его, ожидая, пока мужчины оденутся.
В соседних апартаментах находится Тропическая комната. Запах жасмина из этой крохотной каморки чувствуется даже в подъезде. Фальшивые растения респектабельно обрамляют чудовищную фреску, которую треклятый художник написал прямо у самой двери. Речь идет о пейзаже, на котором изображены джунгли с огромным количеством цветов и растений. В этой картине столько всего, что даже спустя два года я постоянно нахожу в ней новую, удивительную деталь. Напротив этого абсурднейшего творения — очаровательное полотно, изображающее женщину на фоне лунного света, проливающегося над Балтикой. Кожа у нее цвета морской пены, и она заканчивает снимать с себя платье. Но когда мы лежим на кровати, самое восхитительное полотно — это, конечно же, зеркало на потолке. Ощущение такое, будто исчезает гравитация, даже несмотря на наклейки в форме бабочек, летающих вокруг отражения обнаженных тел и придающих белой плоти вид плохого снимка со снапчата. Рядышком с Тропической комнатой и соседней с нею ванной — Клиника — комната, выложенная сверху донизу белым кафелем. Она ждет, что какой-нибудь мужчина выразит желание усадить девушку в гинекологическое кресло. Тут пахнет спиртом и средством для дезинфекции, хоть сюда и заходят только за тем, чтобы набрать воды из крана в стакан. Однако плакаты с анатомическими картинками, тележка, нагруженная медицинскими инструментами, медицинские блузы, подвешенные на крючок, — все это свидетельствует о былой надежде привлечь в эту ненавидимую всеми комнату медиков-недоучек.
Глубже, в третьих апартаментах, скрыты последние комнаты Дома — Белая и Зеленая. Белая комната, вся розовая, за исключением ламината цвета слоновой кости, выглядит до слез глупо со своими шторами в стиле итальянского ар-нуво и чрезмерным количеством цветочков. Кровать в этой комнате и ее деревянная обивка напоминают эротические сны старой девы. Правда, если снаружи распогодилось, пусть даже самую малость, комнату через шторы сразу же заливает розовым пламенем. Цветы и цацки исчезают в этом вагинальном свете, и вместо ощущения пребывания в ловушке фантазий старой девы мы вдруг представляем себя внутри нее, удобно устроившимися между ее бедрами. В такие моменты единственное, что напоминает о внешнем мире, — это мягкая и со временем невыносимая музыка, раздающаяся по всему Дому из колонок на потолке. Расположенная рядом с ней Зеленая комната оформлена элегантно и с хорошим вкусом. В ней нет предметов роскоши, кроме почти хронически сломанного стеклянного фонтана. Когда же он функционирует, или по причине того, что мы целый день избегали ударов электрическим током, или потому, что наш разнорабочий пнул его в нужное место, влажность с привкусом мускуса наполняет комнату, делая пребывание там почти невыносимым. Огромная кухня в этих апартаментах полнится сокровищами, которые забыли девушки и их клиенты: любовными письмами, резинками для волос, посредственными галстуками, мылом, губной помадой и оставленными в проигрывателе CD-дисками, способными так много рассказать о своих хозяйках.
В конце дня можно было угадать настроение каждой из девушек, то, как менялось их расположение духа. Эсме начала в одиннадцать часов в Золотой комнате с ворчливым типом, который по фотографии решил, что она худее, чем оказалось в действительности. В пять она заканчивает свою работу, жалуясь на то, что пришлось водить трех последующих клиентов в сумрак Красной комнаты, более благосклонный к ее фигуре. Гита, у которой сегодня месячные, будет работать только в Студии, вымещая свои нервы на шести мужчинах, стоящих на коленях и смотрящих на ее груди, колышущиеся в такт ударам плетки. Ингрид со своей новой стрижкой ходит из Белой комнаты в Красную, чтобы в отражении зеркал полюбоваться самой и дать полюбоваться другим своей причесанной челкой. Агнета заканчивает сегодня раньше, чем предполагала, потому как один из клиентов поцарапал ее в порыве чрезмерного энтузиазма. И она. И они. И их огорченные вздохи, когда, открыв шкафчик с ключами, они узнают, что желаемая комната уже занята. И их великолепные отговорки, чтобы не идти в какую-то из комнат, несмотря на уговоры мсье: «У меня болит спина, а заправлять постель в Сиреневой — это сущий ад»; «В Серебряной мне не хватает воздуха, потому что на улице, напротив комнаты, цветет каштановое дерево, а у меня аллергия на пыльцу»; «От света в Тропической мне кажется, что у меня огромная попа»; «В Золотой мне одиноко»; «Генова совсем рядом, и ее крики мешают мне сконцентрироваться»… В этих помещениях, что сейчас сдаются в аренду на каникулы, они выдумывают целую вселенную, то есть выдумывали. В этот сад теперь идут курить рабы другого рода. И куда девается душа домов, в которых жизнь текла так бурно?
Little Bird, The White Stripes
Доротея, полностью голая, натирает свои длинные ноги маслом лимона, аромат которого смешивается с запахом супа, что одна из девушек поставила остывать на краешке низенького столика. Я притворяюсь, что читаю, но ее нагота отнимает смысл у слов, и перед моими глазами плавает черно-белая каша из букв. Единственный спектакль, заслуживающий моего внимания, находится над ними. Эта девушка, которой я не особо нравлюсь, несомненно, решила, что показать мне свой белый зад — наилучшее выражение ее презрения. Когда она намазывает масло себе на ягодицы, когда мнет свои складки, чтобы оно лучше проникло в кожу, я замечаю темное розовое пятно и несколько незаметных жирных ямочек — именно это отсутствие скромности и бесцеремонность и приводят меня в восторг. Я испытываю волнение от такого пренебрежительного отношения к своему телу, свободному от всего напускного. Мне кажется, что сейчас я вижу ее более голой, чем когда она выходит из комнаты для утех и по ней ручьями течет пот.
