- О Северус, словно Януариус* , меняющий лик свой от любовного весьма ко столь же грозному. Как же в силах я объять необъятное? Не научившись даже семя не изливать скоро, уж овладеть мужчиною, коий познал ласки, много более умелые, нежели скромные мои.
- Попробуй, Гарри мой Гарри.
Тихо, безнадёжно… Почти безнадёжно. Осталась в голосе его, Сева, лишь единая, но стойкая капелька надежды.
Почему настаивал он на таком соитии? Северус просто думал о красоте члена Поттера. Вот и хочется заполучить в себя его, да как можно скорее!
И Гарри согласился, легко, словно прогнав тяжкую думу, встряхнув волосами, да так встряхнув, что они взметнулись над его спиною волною послушною и хлопнули его всем немалым весом по лопаткам. И вот уже вновь изрядная грива, которую Гарри никак не хотел не то, что стричь, но даже и укоротить по какой-то блажи, опустилась на его прямую спину.
А Гарри каждое утро в Некитахусе, просыпаясь одиноким, даже не целованным, вспоминал свой сон из рабской жизни, как он оказался в Хогвартсе, не этом Хогвартесе, а том, настоящем, из «прошлой» жизни, и там его обнимает, гладит по длинному хвосту волос и горячо целует Северус. Поттер находил утешение в этом, как ему казалось, вещем сне о своём будущем, счастливой жизни с любимым там, в «их» времени. И, хоть Северус сулил им разлуку в будущем, Гарри никак не хотел верить в это, но уповал на свой сон. Во снах ведь люди и вправду могут проникнуть даже в будущее, не разумом, а… каким-то шестым чувством, наверное.
Поттер знать не знал о ни о каких маггловских теориях, потому и верил в какой-то сон, лишь порождение его желаний, ожиданий и надежд. Так было ещё в то время, когда он называл любое помещение, большое, маленькое или очень маленькое (большое) «х`нарых`", не зная иных слов, кроме нескольких фраз по-англски, и говорил на ущербной, рабской версии и без того бедного языка х`васынскх`.
Даже в Сибелиуме, слегка усвоив латынь, когда был он ещё невинным, как мальчик, в присутствии Господина дома его неожиданно охватывала мелкая дрожь, по телу прокатывалась волна мурашек и становилось так незабываемо… сладко, хорошо, словно в предвкушении чего-то прекрасного, что вот прямо сейчас сотворит с ним, Гарри, тот, в кого он был по уши влюблён и мечтал лишь прикоснуться к его бледной щеке губами. Но Гарри знал, что скорее небо упадёт на землю, чем Северус позволит такое.
Но небо не упало, когда Северус впервые поцеловал его, Гарри, в запёкшиеся от вожделения и долгого ожидания у дверей спальни Господина дома, губы, невинно так и… обольстительно. А после были и поцелуи, и шлепки по заду, отчего-то в то время нравившиеся Гарри. О, это было так возбуждающе, что Гарри каждый раз кончал от ласк Северуса, прижатый к нему, вжатый в него, прямо на подол его туники. Но как же давно это было! Аж в прошлом году…
Потому-то, получив неожиданно в ответ на свою просьбу, давно ожидаемый поцелуй, такой не бывало прекрасный, при всех, что самое необыкновенное, он и решил, что это всё, что может дать ему Северус, обуреваемый беспрестанной любовью к Квотриусу. Ведь к Гарри его любимый не приходил перед этим долго, целых пять дней, почти неделю. От того-то и принялся совсем глупый Гарри, только превращающийся из «цивилизованного» дикаря в человека, биться головой о шероховатую стену в тот страшный день, когда получил «прощальный» поцелуй любимого.
Вся эта череда событий пронеслась тучей бешеных гарпий в голове Гарри перед тем, как он дал согласие овладеть любимым, раз уж желание Северуса так очевидно.
- Разденься, о Северус, на солнечной поляне сей превелико тепло от лучей солнечных, кои согрели землю так, что можно, не боясь простуд никоих, на холм сей прекрасный улечься.
- Не довольно ль будет тебе, о Гарри мой Гарри, ежели только задеру я подолы туник своих?
- Да разве можно сие, сойтись нам в одеяниях, кои помешают нам ласкать тела друг друга?
- О, за отличную латынь твою пойду я на сие лишь.
Снейп снова покривил душою, говоря, что вознаграждает лишь любовника. Воздух и впрямь был основательно прогрет, а на верхушке холма земля действительно сухая. Букетик отвалился от снятой верхней туники, рассыпавшись под ноги Северусу маленьким, цветным, живописным ковром. Снейп отчего-то пожалел цветы и начал вновь собирать их, когда Гарри нетерпеливо воскликнул:
- О Северус мой, единственный, коий был и да будет в жизни моей! Наберу я цветов новых тебе, ежели будет на то желание твоё! Мириады цветов всеразличных соберу, и все их положу к ногам твоим! Ковёр обширный из цветов положу я под стопы твои узкие, прекрасные, ибо месяц цветения, майус весёлый, настанет вскоре!
Иди же ко мне скорее, да сними и тунику вторую, дабы наг был ты, как я, весь пред тобою. И не смущаюсь я наготы своей, о Северус, птица моя непокорная, своевольная, ворон священный, каковым почитался он у х`васынскх`. Птица столь мудрая, что ни один из воинов Людей, зовущих себя Истинными, Миром Правящими, не убил ворона за всю бытность мою рабом, хотя птиц подстреливали они во множестве и питались ими. Даже соколов стреляли они, на ворона же священного руку не посмели поднять.
Иди ко мне! Поцелуями и ласками нежнейшими сначала покрою я всего тебя, лишь после в распалённого войду!
Иди скорее! Уж заждался тебя я!
Гарри мигом спустился с холма и кончил наскоро. Хотел Поттер, чтобы долгим, насколько сможет он сдержаться, стало соитие чудесное с любимым до безумия Северусом.
Как же хорошо, что Северус многомудрый научил Гарри, ничтожного раба, изъясняться на столь образной, богатой метафорами и эпитетами латыни высокорожденных патрициев! А уж как глупый Гарри не желал учить язык сей благородный! И всё же выучился.
Юный мужчина вновь поднялся на холм, на коем уже возлежал на спине нагой, дивно прекрасный Северус, куст розана, сбросивший колючие шипы свои, дабы Гарри мог насладиться каждым, отдельно взятым, но не сорванным цветком. Цветками, из коих, по мнению влюблённого фантазёра, состояло всё тело Северуса, одинаково благоуханное, чистое, вымытое совсем недавно, когда подарил любимый поцелуи горячие ему, Гарри. Впервые после гибели его второй половинки сердца, возлюбленного Квотриуса.
Не ведал Гарри, что вместе с Квотриусом сожжено и сердце Северуса, всё, без остатка. А то, что осталось, настолько искусственно, что юноша и представить себе не может. Словно протез заменил сердце живое, в Северуса мистически вошедший взамен сожжённого, и только от Гарри, от его неумелости, приятной протезу сему ради самоуничижения, зависит главное. Возродится ли сердце живое, кровь прогоняющее по телу уже хладному, умирающему, или так и останется нежизнеспособным протезом, обрекающим Северуса на гибель неотвратимую без любви.
