Что-то натворил? Что-то собирается натворить?
— Спасибо! Но… почему?
— Просто прошёл уже месяц, — заметив моё недоумение, он ощутимо расслабляется и уже с настоящей весёлой улыбкой поясняет: — Ровно месяц.
Мне хочется хлопнуть себя по лбу ладонью и провалиться сквозь землю от стыда. Пожалуй, можно поспорить, кто ещё в нашей паре на самом деле не-романтик.
От неловкости у меня получается сбежать в «гримёрку», где огромное, в половину стены зеркало даёт возможность вдоволь полюбоваться и своими раскрасневшимся щеками, и дурной широкой улыбкой, последнее время не сходящей с моих губ дни напролёт.
Аккуратный с виду букет приятной тяжестью ощущается в руках, и я кручусь с ним из стороны в сторону, любуясь собственным до неприличия счастливым отражением. Потом смотрю с сомнением на кеды и джинсы, в которых приехала сюда, и сравниваю их с надетым для выступления облегающим платьем, запоздало задумываясь о том, что хочется всегда быть для него очень красивой.
Однако выхожу всё равно в пресловутых кедах, и даже в них слегка прихрамываю, стараясь делать это незаметно от Валеры, уже запретившего мне временно водить, чтобы не напрягать ногу.
Зато в его машине мне сразу бросаются в глаза насыпанные с горкой в подстаканник барбариски, и руки сразу же тянутся к ним, выпуская даже прекрасные цветы.
— Можно? — скромно хватаюсь за хвостик одного из фантиков и, только дождавшись согласного кивка, нагребаю уже целую ладонь. — Обожаю эти леденцы!
— У меня двоюродная тётя работает на кондитерской фабрике и раз в год дарит нам сразу несколько ящиков этой «гуманитарной помощи». Когда я маленьким был, мама их даже раздавала в пакетах учителям и врачам в знак благодарности, вместо дефицитных шоколадок.
Его отвлекает телефонный звонок, и я не успеваю рассказать, что именно так они и появлялись в моём доме: тёте приносили целый мешок, благодаря за очередной идеально наложенный шов для одного местного недоразумения, без её мастерства наверняка выглядевшего бы как сшитый из лоскутков Франкенштейн.
И когда моя золотая рыбка пала жертвой оставленного приоткрытым окна и наглого соседского кота, не побоявшегося пройтись за деликатесом по скользкому карнизу, мы с тётей стали хранить конфетки прямо в опустевшем круглом аквариуме.
— Так, на чём мы остановились? — встряхивает головой Валера, намеренно быстро заканчивая телефонный разговор и насмешливо наблюдая за тем, как я пытаюсь ответить ему, сдуру набив в рот сразу три леденца. — Ах точно! О сладком, благодарности и родственниках. Кстати, о последних: как насчёт того, чтобы через три недели провести выходные у моих родителей?
Я только открываю рот, как оказываюсь вынуждена его захлопнуть, чтобы не выронить один из леденцов. Поспешно начинаю разгрызать их, не жалея собственных зубов и возмущённо поглядывая на него, намеренно выбравшего самое неподходящее время для подобного разговора.
Знакомство с родителями это же, вроде, очень серьёзно. И приятно. И ответственно. Волнительно, страшно, как-то быстро и вообще — я наверняка совершенно им не понравлюсь!
Валера же будто слышит все мои мысли и самодовольно смеётся, при этом нежно поглаживая меня по коленке.
— Как хорошо, что ты согласна! — в пику его издевательскому тону я яростно мотаю головой и мычу, чем забавляю его ещё сильнее. — А то уж было решил, что ты начнёшь задавать разные вопросы и искать возможность соскочить.
— Я не могу! — вырывается из меня сразу же, как только конфеты оказываются перемолоты в порошок и наконец проглочены. — У меня же выступления по выходным!
— Эти числа свободны, я проверил.
— Но я… я… и что я там буду делать?
— Есть. Желательно всё, что будут предлагать, — этого вполне достаточно, чтобы понравиться маме, а папе априори нравятся все, кто нравится маме. Ничего сложного.
— А может быть… немного попозже? — прошу жалобно, хотя решительный настрой Валеры говорит о том, что переубедить его у меня уже не получится.
— Да расслабься ты, Рязань! — восклицает он как в прежние времена, но теперь это обращение вызывает не раздражение или желание устало закатить глаза, а новый виток нарастающей внутри тревоги. — Мои родители самые милые и добрые люди на свете.
— Так можем заедем просто на чай?
— Нет.
— Но почему?!
— Тогда ты не испытываешь достаточный уровень стресса от знакомства с ними.
— Валера!
— Лада!
Я скрещиваю руки на груди и намеренно громко недовольно пыхчу, то и дело срываясь и начиная нервно кусать губы. На эту детскую обиду он никак не реагирует, — а мог бы и сказать что-нибудь хорошее для разнообразия, — поэтому следующим шагом хватаю букет и демонстративно прижимаю вплотную к себе, хотя от смешения сразу нескольких цветочных ароматов, ударивших в нос, начинает подташнивать.
— Ну что, перекличку провели, теперь время заняться физкультурой? — ехидно интересуется он, паркуясь во дворе и исподтишка бросая на меня косые взгляды. Наверное, самое время повторить на бис прошлое «я не буду с тобой спать!», но вот себя мне наказывать совсем не хочется.
А его улыбка становится всё шире по мере того, как на моём лице отображаются муки сомнений. И уже выключив двигатель, Валера со смешком поясняет:
— Лифты сломаны, так что придётся идти пешком. А совсем не то, о чём ты сейчас подумала.
Вот в чём значительный недостаток современных высоток: это на пятый этаж старенькой панельки можно подняться и при этом запыхаться недостаточно для мыслей о необходимости составить завещание. А забраться на шестнадцатый — почти как прожить маленькую жизнь.
Мы, например, умудряемся помириться на четвёртом, страстно поцеловаться между седьмым и восьмым, постоять несколько минут, устало привалившись к стене, — к тринадцатому, чуть не поругаться ещё раз, когда он решает дотащить меня до квартиры на руках, заметив, как я прихрамываю, и уже вяло ковыряясь ключом в замочной скважине прийти к согласию, что жить нужно в своём доме.
Одноэтажном!
Вазы у нас не находится, поэтому букет занимает своё почётное место среди стола прямо в пятилитровой кастрюле. А Валера успевает приготовить для нас чай (комфортно тёплый для меня и черпак адского кипятка — для себя), усаживает на свои колени, перехватывает рукой за талию и щекочет мою шею дыханием.
— А вдруг твоим родителям не понравится, что я из Рязани? — тихонько озвучиваю один из наиболее волнующих меня вопросов, пользуясь возможностью не видеть сейчас его лица и меньше беситься из-за вечно возникающих на нём гримас.
Правда, его ухмылку я всё равно ощущаю, даже затылком.
— Ну хочешь, скажем им, что ты из Твери? — снисходительно предлагает он.
— Я же серьёзно!
— А если серьёзно, то я уверен, что им нравится Рязань, — мне стукнуть его хочется за этот наглый смех, но вместо этого я делаю несколько глотков чая и поудобнее устраиваюсь у него на коленях, как будто случайно ёрзая на них ровно до того момента, как начинаю ощущать его возбуждение.
И вообще, если он не переживает, то и мне нет смысла, верно? Может быть, его родители и правда милые и добрые, а характером он в соседа пошёл.
— И они нормально отнесутся к тому, что я певица?
— Смотря что им споёшь.
— Вот смешно тебе, да?
— Очень, — честно признаётся он и стискивает меня в объятиях так сильно, что аж дыхание перехватывает. — Поверь, всё будет отлично. Мои родители уже познали горечь разочарования в тот день, когда узнали, что я пошёл работать в ГИБДД, их уже ничем не проймёшь.
Его ладони ловко забираются под рубашку и ползут вверх, накрывая грудь, пока ошпаривающие следы от губ горят на шее.
— А ты очень хорошая и обязательно им понравишься, - шепчет он пылко. - Мне же понравилась.
***
Я предпочла довериться Валере и собственному везению, поэтому первую неделю категорически запретила себе думать и о грядущем знакомстве, и уж тем более о том, какое значение оно могло иметь для наших отношений.
Это в семнадцать перед тобой стоит выбор: перешагнуть через собственную нерешительность и сразу представить родителям мальчика, уже полгода таскающего твою сумку, или же ждать, когда они случайно вернутся домой пораньше и решат, что этот сомнительного вида патлатый тип залез ограбить вашу квартиру.
