А, может, и не тело. Соловей, полагая, что жажда обладания исчезнет, как только он получит свое, с сомнением внимал слабому пока голосу сердца. Оно у него есть, что бы ни говорили в Киеве или Чернигове. Пущай так и думают, проще жить. Но вот оно проснулось, дремавшее последние десятки лет, и чего-то мыслит, просит, мечется. Делает его слабым, удобным для ворога. Это опасно. Ни одна душа на этой земле и соседних не должна вызнать, что на самом деле у Соловья-разбойника в груди не камень, требующий кровавых жертв. Нельзя!
Лиза простонала и перевернулась на спину, скинув одеяло. Он оглядел полушария грудей с темными сосками. Проклятье! Решение, только что принятое им через силу, летело к бесам, как только увидел эту нежную молочную кожу, сейчас ставшую похожей на гусиную. Замерзла! Он протянул руку и накрыл ее одеялом до самого подбородка, подоткнув с обеих сторон. Ему холод не страшен. Сейчас — даже полезен.
Поднявшись, он обернулся птицей и взлетел. До утра ему нужно успеть проведать своих. Есть раненные, один проткнут копьем, другой лишился кисти. Его братья дали сельчанам достойный отпор. Да вот только сельчане ли то были?
Верный Ярополк, сидевший у костра, усмехнулся, глядя на приближающегося к нему главаря.
— Здрав буди. Не спится?
Соловей махнул рукой.
— Есть новости?
— А то! Лазутчиков изловили. Живьем! Токмо на кой ляд тут шарились — непонятно. Молчат и крестятся.
— Веди.
В яме, выкопанной специально для пленников, сидели двое. Кажись, местные, но кто их разберет. Бывало, приходилось казнить воев из самого Киева. Он присел на корточки, глядя на дно глубокой, в три аршина, траншеи.
— Чьи будете?
— Пошел прочь!
— Эээ, нет, это вам придется идти, куда я скажу и когда я скажу…если вообще это место покинете. Чего вам здесь надобно?
Он спрашивал тихо, даже улыбался уголками губ, прекрасно зная, что выходит не улыбка — оскал, который наводит на сельчан вящий ужас. Так и сейчас, мужики затрясли бородами до пупов, отползая к дальней стенке ямы.
— Вы сами сделали выбор. Ярополк, в расход, — равнодушно проговорил, вставая.
— Лады, — кровожадная физиономия свесилась вниз. — Ну что, мужички? Хто первый на кол?
— П-почему на кол?
— А что? Хотите, чоб головы рубили? Так то ж благородным. А вы, поди, из деревни вон…
— Стой! — закричал один. — Соловей! Не вели казнить! Все расскажем, не сумлевайся, только пусти!
— То-то же, — он и не думал уходить, ожидал, покамест созреют. — Ну?
— Так это… Великий князь изволил обещать каждому, кто ведьму сыщет — сто монет!
— Прямо-таки сто?
— Ан тыщу! Токмо мы не знаем, много это иль нет.
— А при чем тут земли мои?
— Так ведьма ж та на твоей земельке видена была! Говаривали, в срамной одежке ходит да в штанах! Мы решили, это твоя сестра названная прямо из ада! И князь решил! Дескать, на землю русскую чуму навести мечтает, аль что похуже. А изловим — нам почет и премия, ей — смерть на костре, Руси — благодать и плодородие! А еще, чай, и ты помрешь, потерявши родственницу.
Мужик говорил настолько бесхитростно, не думая, что самолично загоняет себя в ловушку. Рассказ не был ложью. Значит, набеги будут и далее, покуда «ведьму» не изловят. Сельчан тоже можно понять, им одной Яги за глаза хватает. То деревенских дурищ со свету сживет, то коров загубит. Там душа не темная — черная, как ночь перед зимним солнцестоянием. Заиметь в лесу вторую такую же — верная смерть всем, кто рядом окажется.
Вот только Соловей знал, что Владимир ни за что бы ни принял Лизу за нечистую силу. Они никогда не виделись лично, существовали параллельно, пока русичу не ударило в голову извести всех, не похожих на обычных смертных. Он умен, хитер и уж точно не простачок вроде тех, что взирают сейчас на него как бесы на святую воду. Значит, женщина ему нужна для других целей. Но вот для каких?
— Передай своему князю: то, что на моей земле — мое! И от своего я не отступаюсь!
— Но Соловей…
— А всем остальным: кто сунется сюда — на кол посажу, и растабаривать более не буду! Ясно?
Мужички закивали.
Уже возле палатки его догнал Ярополк.
— Что, взаправду отпустишь?
— Пущай донесут мои слова всем.
— Слухай… А где девка-то? Может, ну ее, не потянем мы с богатырями воевать. А вдруг князь…
Соловей повернулся к разбойнику всем корпусом:
— Ты смеешь спорить?
— Нет-нет, что ты! Я же так, за общее дело радею!
— То-то, — сам не понял, отчего так вспылил, разве что за непослушание. — Я в терем. Что надобно?
Получив перечень снадобий для раненых, мужчина превратился в птицу и взлетел, оставив внизу почесывающего свою лысую голову Ярополка.
Вот улететь бы ввысь, туда, где ни одна живая душа его не найдет, и остаться навсегда! Такие мысли часто его посещали, особливо в последнее время. Тяжко стало жить, тяжко и неспокойно. Рюрикович ширил земли, огнем и мечом присоединяя к себе все больше. Мелкие князьки падали и подчинялись, кто-то вступал добровольно, кто-то живот надрывал, а не сдавался. Что толку, рано или поздно рука Владимира простиралась все дальше, сметая славянские племена, делая из них одно, сильное и гордое, но не терпящее неугодное соседство.
Предки Соловья правили на этой земле задолго до появления Олега Вещего. Маленькое по площади княжество, даже не княжество, а половина, выстояло междоусобные войны, не стало прогибаться, когда племена принимали православие. Последние из язычников, потомки хазар оказались не менее гордым народом. Оборотни не опустили голову и перед силой, многократно их превосходящей. И сделались ворогами всего славянского племени. А когда начали брать подати и не пущать на свои земли — еще и ворами и татями. А князь их иначе как Соловей-разбойник последние годы и вовсе не упоминался.
Черная птица, отдаленно напоминающая то ли ястреба, то ли коршуна, опустилась на деревянный балкон. В палаты вошел уже мужчина. В свете луны, заглянувшей в окна, возле не расстеленной кровати сидела женщина. Любава.
— Ты пришел, Соловушка?
Тонкий нежный голосок лился весенним ручьем, руки, тотчас обхватившие его плечи, напоминали мягкостью заморский шелк. Его жена всегда была нежна и кротка, хоть и пошла за него не по велению сердца. Ее отдал в откуп черниговский боярин, посмевший встать против его воли и сильно об этом пожалевший.
— Почему не спишь?
— Как же мне спать, коль супруга рядом нет? Не дело!
Ох и ласковы речи у Любавы. Да только вряд ли обманут того, кому ложь всегда поперек горла стоит.
— Я по делам. Спи.
— Дождусь тебя.
— Нет нужды. Я не останусь.
Голубые как утреннее небо глаза стали влажными.
— За что ты так со мной, Соловушка? Неужто не мила стала?
Мужчина осторожно убрал белые руки со своих плеч и отошел.
— Любава, я уже говорил тебе: твое дело — сидеть здесь и ждать, покамест я с делами разберусь. К чему вопросы?
— Дела твои же никогда не закончатся, — женщина опустила голову. — А я верно жду, как ты и приказывал. Вот только не след жене своего супружника день и ночь ждать. Ложе холодно, Соловей.
Она вновь прижалась к нему, чуть потерлась полной грудью, выгнулась, давая возможность прочувствовать женское тело рядом. На мгновенье он представил, как бросает ее на постель, задирает подол, входит во всю длину…и отвернулся.
— Иди спать, — проговорил уже в дверях. — Не жди меня более.
Она не видела его лица, когда он уходил из ее палат, вернее, их общих, и слава Богам. Потому что то, что могло быть прочитано в глазах ей бы не пришлось по нраву.
Между тем народ в тереме просыпался. Воевода Архип, следящий за порядком в отсутствие Соловья, распорядился истопить баньку для хозяина, но тот его остановил.
— Я ненадолго. Скажи, не было ли чего странного в лесах?
— А чего?
— Не знаю. Лазутчиков.
— Ну, так они ж кажный день туть по нескольку харь. Как ты и велел, все в темнице, ждем, когда ты покалякаешь.
