― Я знаю, что это ты, ― выплевываю я. ― Почему, по-твоему, мне так хотелось тебя ударить?
Его рука движется вниз, чтобы слегка обхватить мою шею. На мгновение его горло перехватывает от напряжения ― вспышка боли в его глазах мелькает так быстро, что я чуть не пропускаю ее, ― но затем выражение его лица вновь твердеет.
Он ухмыляется, скрывая свою боль.
― В таком случае тебе следовало воспользоваться кинжалом, который я оставил тебе.
Я поднимаю голову так, что наши губы оказываются на расстоянии шепота. Правой рукой медленно прижимаю острие кинжала к его животу.
С тех пор как он подарил мне этот клинок, я сплю с ним, пристегнутым к бедру. На такой случай, как сейчас.
Мои губы соблазнительно касаются его собственных, и я шепчу:
― А кто сказал, что я этого не делаю?
Глава 6
Вульф
И вот что я получаю за то, что подарил девушке клинок.
Губы Сабины находятся так близко к моим, а ее соблазнительное тело так тесно прижато прямо к моим бедрам, что мой член уже тверд, как этот чертов серебряный подсвечник. Нож, приставленный к моему животу, только сильнее разжигает мою страсть.
Потерявшись в ее сверкающих как звезды глазах, я медленно беру ее руку с ножом и направляю его острие в сторону своей шеи.
Спокойным тоном я наставляю ее:
― Если ты в темноте, лучше ударить человека сюда. Так больше шансов нанести смертельную рану. Вонзи клинок до упора, а затем потяни вниз. Не пытайся перерезать горло ― скорее всего, ты не сможешь сделать достаточно глубокий разрез.
Ее люпиновые глаза спокойно моргают, так же невозмутимо, как если бы я объяснял, как нарезать пирог с корицей. Это моя свирепая девочка, думаю я. Она ни перед кем не прогибается ни на дюйм, и я надеюсь, что никогда не прогнется.
Теперь понятно, почему на ее подоконнике сидит сова. Как и сильно надушенные шторы ― чтобы скрыть ее запах. Но теперь, когда она на полу, подо мной, я чувствую только ее. Это как доза опиума, который на несколько часов погружает человека в восторженное состояние. Она ― мой опиум. Зависимость, от которой я не хочу отказываться, пока ее идеальные ноги ходят по земле.
Прошло уже несколько дней, а я обманывал себя, думая, что смогу забыть о ней. Я хочу наслаждаться ею вечность.
― Если ты собираешься меня убить, ― бормочу я, не отрывая взгляда от ее глаз, пока по виску скатывается капелька пота. ― Лучше приступай. А если нет, то брось этот чертов нож, чтобы я наконец мог тебя поцеловать.
Она сглатывает, ее красивые глаза расширяются, а затем в них вспыхивает гнев. Оскалив зубы, как зверь, она шипит:
― Это будет поцелуй, полный ненависти.
― Дорогая, ненависть ― обратная сторона любви, это меня не остановит. ― Мои зубы в таком же оскале, дразнят раковину ее уха, когда я тихо рычу: ― Мы оба знаем, что ты уже мокрая для меня.
Возмущение вспыхивает на ее лице, как молния. Она отпускает нож, но только для того, чтобы резко ударить по щеке. Я вижу ее движение и ловлю прежде, чем она успевает коснуться меня.
Мое дыхание тяжелеет от борьбы с ней.
Я хочу ее. Я хочу ее так сильно, что буду сам хлестать себя до тех пор, пока моя кровь не потечет к ее ногам…
Стоп. Что это у нее на лбу?
Мое непреодолимое желание дразнить ее, пока она не начнет извиваться подо мной, исчезает, сменяясь ревущим защитным инстинктом. Я хватаю ее за челюсть, чтобы удержать голову и получше рассмотреть.
Синяк. Возле виска, где его скрывают волосы.
― Кто, блядь, тебя ударил? ― требую я.
― Отпусти меня! ― Она пытается вывернуться из моей хватки, и я отпускаю ее, но слежу за ней как ястреб, когда она садится и откидывается спиной на кровать. Ее пульс трепещет на запястьях, как крылья колибри.
― Боги, неужели в темноте можно разглядеть крошечный синяк? ― спрашивает она.
― Он не маленький. И мне не нравится, что ты преуменьшаешь его значение. Это был Райан? Берольт?
― Нет, нет, успокойся. ― Она проводит рукой по своей шее и касается родимого пятна крестного поцелуя, полностью обнаженного низким вырезом ночной рубашки. Переведя дыхание, она добавляет: ― Это был просто несчастный случай. Почему тебя это волнует?
Вопрос настолько нелепый, что я разражаюсь глухим смехом. Мне требуется все мое самообладание, чтобы не заключить ее в объятия и не прижаться губами к синяку. Почему мне не все равно? Потому что она значит для меня больше, чем что-либо другое в моей жизни. Потому что когда я засыпаю, все мое сознание заполнено ей. Потому что она ― единственный шанс вырваться из тьмы, в которой я жил всю свою жизнь. Потому что возможность прикоснуться к ней ― это все равно что осмелиться взять в руки звезду.
Я облизываю губы. От нее исходит слабый привкус железа.
И до меня доходит.
― Единорог, ― говорю я.
Ее рука замирает у груди.
― Ты знаешь об этом?
― Да. Я знаю об этом. И меня это бесит. Райан не должен был просить тебя приручить его ― это слишком опасно. Я провел бесчисленное количество ночей, наблюдая за твоей спальней, ожидая наступления темноты, чтобы снова забраться на эту башню и сказать тебе, чтобы ты остановилась.
Как только я оправился от шока, увидев в заброшенных конюшнях под Сорша-Холлом живого, дышащего единорога, первым моим побуждением было убить Райана. Мы орали друг на друга. Я кричал, что Сабина из-за этого погибнет. Он возражал, что он и его семья и так уже слишком глубоко увязли ― именно так они займут трон, и Сабина была ключевым фактором.
Я должен был оставить все как есть. Я должен был притвориться, что невеста моего господина меня не завораживает. Что с тех пор я не лежал без сна каждую ночь, представляя, как огонь единорога опаляет каждый дюйм ее идеального тела.
― Я беспокоюсь о тебе, маленькая фиалка, ― признаюсь я, мой голос почти срывается.
Мои слова усмиряют ее гнев, и, хотя она далека от того, чтобы улыбнуться, она вздыхает.
Это моя девочка. Может быть терпеливой даже с самыми мерзкими тварями. Кем в данном случае являюсь я.
Ее пальцы рассеянно касаются синяка на виске.
― Не стоит беспокоиться обо мне. Я знаю, как дрессировать лошадь. Я научилась, наблюдая за матерью. А что касается Райана, то мы с ним договорились. Он не заставляет меня работать со зверем.
Я совершенно не верю, что Райан не обманул ее в этом их соглашении.
― Этот монстр ― не простая лошадь.
― Я справлюсь с ним, Бастен.
Я сжимаю челюсти. Больше я ничего не могу сказать. Я забрался к ней сегодня ночью, чтобы уговорить ее не связываться с единорогом, и она отказала. Мысль о том, что она будет рядом с монстром, включает все мои защитные инстинкты, но в то же время и восхищает меня. Приручить единорога до сих пор было под силу только богам.
Она заставит его есть из ее рук, я знаю это.
Я провожу рукой по лицу.
― Тебе не следовало скрывать это от меня. Я мог бы тебе помочь.
Ее брови недоверчиво поднимаются.
― Ты не приходил ко мне, Бастен. Кроме того, я полагала, что секреты ― это само собой разумеющееся между нами.
Чувство, как будто она все-таки проткнула меня этим проклятым клинком.
Я поднимаюсь на ноги, откидывая назад растрепавшиеся пряди волос, и протягиваю руку, чтобы помочь ей подняться. Она такая легкая, что поднять ее ― все равно, что сорвать одуванчик.
Я помогаю ей встать на ноги, и в этот момент наши руки соединяются, тела сливаются, сердца стучат одинаково быстро, и все, чего я хочу в этом мире, ― это впиться в нее своими губами.
Я знаю, что она тоже это чувствует.
Ее глаза поднимаются к моим, и между нами проскакивает искра.
― Что на самом деле было в письме, которое ты прочитал? Я не глупая, Бастен. Что бы там ни было, после этого между нами все изменилось.
Моя челюсть сжимается. Секрет рвется из меня наружу, хотя бы для того, чтобы разгладить эти тревожные морщинки вокруг ее глаз.
