Ознакомительная версия.
Обводя нежные холмики груди языком, я рисую на коже влажный след бесконечности. Не могу спокойно дотрагиваться до тебя – пальцы ощущают твою кожу, словно я оголенными нервами касаюсь, а не мягкими подушечками, даже когда когтями провожу кошачьими вдоль спины и вижу, как выгибается дугой твое тело, вибрирует, отзываясь на жесткую ласку, – все равно нервы, и вся душа моя подрагивает от ощущения, что чудо это совершается здесь и сейчас, с нами. И твоя боль, неугасимая боль и рана, которая давно зарубцевалась, она все равно горит кроваво-красным рубином через хрустальный бокал пряного кагора, вливается в губы, стекает по венам в сердце, отравляет возможное счастье и превращается в горькие слезы, стекающие по обнаженной шее, в градины, стучащие в измученное и недолюбленное «я». «Ты ли это? Ты ли это? Или опять не ты?» – читаю твои мысли и ничего не могу ответить, потому как сама уже не… или уже вне… зоны доступа, зоны досягаемости любви. Мы все такие лапочки, мы все такие девочки, сильные-пресильные, умные-преумные, но вот недолюбленные, разлюбленные, ничьи возлюбленные… Маскарад устроили, играем в разные игры: Кай и Герда, Сказочник и Маленькая Разбойница, Лолита и… ну да, ну да, и Мастер с Маргаритой тоже, а как же без них-то… Мы любим поезда, летаем с одного на другой, потом придет следующий, в окошке постоянно меняется пейзаж, в жизни партнеры, мечты, цели… Ту-ту-у-у! А с поездов грязь летит и на кожу нашу нежную, оголенную наслаивается пудик там, пудик тут – только отмоешься, глядь – опять черненький, а кто же нас такими полюбит, черненькими? Беленькими-то всякий, да поди-ка отмой каждого встречного-поперечного, знаем, мыли-с… «Красота-красота! Мы везем с собой кота!» Тьфу ты, вот привязалось, из счастливого пионерского детства. А потом в душ, после стонов, соплей, прерывистых всхлипов в натуральном или же деланом оргазме, и поиск нежности в тех зрачках, которые темнели под твоими прикосновениями, расширяясь и познавая на миг космическую бездну и, может быть, некую мистическую истину. А потом заново и снова: «Ты почему так на него/нее смотрела? Почему рано легла спать и не позвонила? Почему ты?.. Почему он?.. Почему она?.. А зачем?.. А на фига?.. Да пошла ты…» И всё, сказке опять конец, пока новый поезд, паровоз, теплоход не прогудит тоненько или басом, призывая пассажиров занять свои места.
* * *
Да… она сорвалась внезапно, практически не думая, что бывало с ней нечасто, особенно в последнее время выверенности своих шагов, рассчитанности движений, поз, мыслей, ледяной совершенности продумывания поступков и холодной прагматичности. После неудачного романа, долго собирая осколки разбитого зеркала души и кое-как склеив свое существо воедино, она взирала на мир спокойно, без обиды, и даже по-своему любя этот безумный-безумный-безумный мир, а тут вдруг по какому-то наитию бросилась в омут, – совершенно не ожидая ничего подобного от себя самой. Оно произошло само собой, естественно. Хотя подоплекой когда-то и послужил роман Максим, прочитанный ею за год до этого события, вплеснувший в душу дозу совершенного яда – как можно уметь так любить, так чувствовать, так писать об этом… Желание вкусить запретный плод, невероятный, невозможный, похожий на чудо, подспудно тлело в глубине Муладхары ли, Анахаты?.. А вдруг будет иначе? Какие-то неземные нити, связующие сознания, тянущиеся из глубины веков, привели тебя в нужное место и время? Соблазн… поверить… на миг… включиться… в игру… или жизнь… быть… счастливой… отдаться… на волю… ветра… того самого… неземного… чуда… сумасшедшего… нереального… невозможного… упирающегося… Млечным Путем… в заоблачную высь… мать ее… и потом… будь что будет… терять нечего… совсем нечего… после всего-то… бывшего…
* * *
Вагон метрополитеновского поезда закрывается, и ты видишь, как она остается на перроне, держа в ладошке отданное тобой обручальное кольцо, и ты хочешь вернуть этот чертов миг назад, отмотать пленку, чтобы не видеть ее боли, не ощущать свою болезненную ненужность и отчаянность, когда так тянет холодная осенняя вода в черную глубину под Аничковым мостом или любым, на хрен, другим мостом какого-либо безымянного города N. Я нем-нем-могу без тебя, слышишь? Но эти слова уносит грохот мчащегося в туннеле поезда, потому что они застревают в твоей глотке в самый неподходящий момент, просачиваются лишь слезами в холодную подушку глухой ночью в безумном полусне, ведь ты прячешь их и от себя тоже, правда? Прячешь, оберегая покой, призрачный, ненастоящий, воображаемый покой как иллюзию буддистского спокойствия, скованного на твоем лице тонкой пленкой маски, очередной маски, которую ты достала из косметички, словно блеск для губ, и медленно нанесла перед свиданием. Сколько их хранится в сумочке рядом с ключами от квартиры, носовым платком, пачкой «Алкозельцера» и контактными линзами? А вы не носите с собой на всякий случай запасные трусы? Ну, мало ли, чтобы не возвращаться домой, случись переночевать где-либо в более приятном месте? Знаете, а я еще беру зарядку для телефона – у него так быстро садится батарейка…
* * *
Так не бывает. Ну так же не бывает, чтобы вот всё сразу и хорошо. Тем более в нашем возрасте, когда уже голова порой оказывается на плечах, а не у кого-то между ног.
Максим упоминает в разговоре имена бывших, рассказывает, как дарила им кольца, и где они проводили медовый месяц, или как покупали вместе диван, и не хочет, черт подери, замечать, что то, что было «до», надо оставить там, не возвращаться туда, потому как мало ли – тянет обратно, что ж ты здесь-то делаешь и почему твоя рука гладит мои плечи, а не те, что были когда-то… Ты так больна, что ядом, выпитым от другой, пытаешься отравить и эту хрупкую сказку, а она превратится в печальный мультфильм про то, как ежик в тумане бродит и ищет… что он там может искать, одетый в свои растопорщенные иголки и с жалким узелком в лапах?
* * *
Она посмотрела на некое количество бездумно написанных ею буковок и, не читая, отправила письмо. Когда оно дойдет до адресата? Ее Максим была настолько неуправляема и непознаваема, что могла открыть почту как в тот же самый миг ее получения, так и через месяц, два, три… Какая теперь разница? Всё равно это рано или поздно случилось бы, хотя кольцо, обручальное кольцо, до сих пор красовалось на ее пальце, но теперь оно было не теплой и живой золотой полоской, а скорее свинцовым и холодным обручем, не дающим освободиться и тянущим в глубь зеркальной воды рек. Она боялась мостов, боялась, что закружится голова и не будет сил отвести взор от ледяной глубины, притягивающей и зовущей к себе именно ее. Телефон давно не звонил, вернее, звонил, но оттуда высвечивались совершенно иные номера, а набрать ТОТ номер самой не хватало сил – зачем продолжать игру, когда кристально ясно, куда она в итоге заведет… Интуиция ясно подсказывала показания барометра и перспективы – вернее, их отсутствие. Мечтаемая сказка уже превращалась в каждодневный или через-день-дневный ад неприятия того-сего-пятого-десятого и нежелания мириться с разными разностями. Какая уж тут любовь, когда тебе говорят: «Ты должна меня любить БЕЗУСЛОВНО, и всё будет хорошо», а ты смотришь и понимаешь, что с той-то стороны безусловности кот наплакал – скорее даже какая-то серая оголодавшая мышь нарыдала.
Ознакомительная версия.
