Ирина Горюнова - У нас есть мы

Ознакомительная версия.

Еще когда только всё начиналось и Максим вела ее знакомить к маме, прямо у ее двери из-под ног сломя голову бросилась прочь мышка и скользнула по лестнице вниз: Максим нахмурилась, запоминая примету, что, мол, не к добру это – ты же по гороскопу Крыса, и лучше бы эта пушистая зверюшка, наоборот, ломанулась в мою дверь. Она постоянно выискивала приметы, запоминала сны, играла с картами, проверяя мистические знаки на соотношения судеб и возможные «за» и «против». Теперь-то, конечно, не к добру, кто спорит. Но не накликала ли она, не насудила ли именно эту дорожку для них обеих? Мейби…

Ты умеешь лить бальзам слов в уши, готовые это услышать, в сердце, которое нуждается именно в этом. У женщин хорошо развита чувственность, чувствительность, и, конечно, женщина абсолютно точно знает, что именно хочет слышать другая, что хочет видеть, чувствовать, как ощущать себя любимой. Это гораздо более опасная игра, чем в гетеросексуальных парах, где мужчина чаще всего слеп или не так умен/грациозен/сметлив/припадочно нежен/ догадлив/сексуален/чувственен/… Ты умеешь… Но что ты сама при этом чувствуешь, дорогая? Ты мечтаешь не обо мне, а о тихой пристани с женой и ребенком, абстрактными, все равно какими: это просто пригрезившийся идеал, мечта, когда-то несбывшаяся, – и оттого болезненно искомая. Твоя мама, жадно-плачущими глазами глядящая на мою дочь и судорожно мечтающая о внуках, – а у тебя сжимается сердце от невозможности дать ей «простое человеческое счастье».

В ту последнюю ночь перед отъездом Максим неловко надела мне в темноте на палец обручальное кольцо:

– Дай руку. Не снимай его хотя бы до утра. Пусть эта ночь будет особенной. Потом можешь спрятать или положить в коробочку, а когда будешь готова, наденешь.

– Ты делаешь мне предложение?

– Скорее ставлю перед фактом, что ты моя жена, пусть и неофициально. А ты… против?..

– Нет… Не против.

– Смотри, я угадала размер. Идеально! Если бы не подошло, я подумала бы, что не судьба. Вы с дочкой очень понравились моей маме. Ей редко кто так нравится. Она все спрашивала, почему вы еще раз не пришли. Сказала, что ты потрясающе умная, красивая и интеллигентная и твоя дочь просто прелесть: живая, веселая, но деликатная и скромная. У мамы просто рот не закрывался, когда она о вас говорила!

– Мне твоя мама тоже очень симпатична.

– Не грусти, я скоро к вам приеду.

– Не хочу уезжать.

– Знаю. Главное, что мы встретились, жена моя.

Я растерялась от ее поступка, от внезапного обручального кольца, хотя, когда она попросила дать ей руку, в тот же миг поняла – зачем, но протягивала ее с трепетом и мыслью: «Этого не может быть. Я ошибаюсь». Это было так неожиданно – и ночь совершенно тантрической любви, как в замедленных кадрах фильмов Феллини, длилась и длилась, мешая наступить утру. Я увозила с собой ее розу, кольцо и часть самой Максим, оставив взамен сердце. Она клялась, что через пару дней приедет. По вагонному стеклу запотевшими каплями стекала вода, и силуэт Максим виделся то ли сквозь эти непонятные струйки, то ли сквозь мои слезы. Я видела, как она смеялась, но так и не смогла понять – почему. Боль растекалась по каждой клеточке тела, превращая его в один сплошной нерв. Мерное покачивание вагона убаюкивало и усыпляло, и эта полудрема была истинным спасением для того, чтобы только не думать о том, что все больше километров отделяют меня от нее, ставшей такой родной, необходимой, моей.

Потом через прошедшие невыразимые двадцать четыре (сорок восемь?..) часа ты прислала мне письмо, в котором говорилось, что тебе придется задержаться еще на неделю или дней десять, дабы утрясти возникшие вдруг дела, а я понимала только одно – я не так нужна тебе, как хотелось бы, я где-то уже на втором плане, и это предательство, эта возможность для тебя БЫТЬ без МЕНЯ отрезала еще одну ниточку, связавшую нас по прихоти судьбы. Читая мне по телефону нотации, ты сердилась, кричала, что я веду себя как ребенок, но я и была ребенком, или той несчастной мышью, летевшей по ступенькам твоего подъезда в неведомую пропасть. Твой прагматизм сказался даже в том, что, боясь потерять меня, ты, прежде чем поменять билет на несколько дней раньше, звонила мне с вопросом, насколько это еще актуально и не передумала ли я… Я вспоминаю фильм «Дети века», который мы смотрели вдвоем, – про Жорж Санд и Альфреда Мюссе. Они мучили друг друга, умирали вместе и порознь. Скажи, Максим, это твой идеал отношений? Это безумное пение в терновнике, когда сплошной надрыв своими жерновами может измолоть тебя в хлам, – идеал?

На твоем плече папоротник свивается в спираль кундалини. Твое тело прекрасно, Максим, но скажи, что происходит с душой? Твоя безбашенность смешивается с прагматизмом, цинизм с романтизмом, а я… я смотрю на тебя и так и не могу понять: есть ли я для тебя, или это очередная игра в бисер, в кошки-мышки, в казаки-разбойники?..

Свидания с тобой доставляли мне только большие мучения, даже когда мы не ругались. Ты дарила мне цветы, и я принимала их нежность за твою собственную, а потом ты отравляла все своими словами и поступками. Помнишь, как я просила тебя не пить? Мы вливали в себя коньяк, пытаясь согреться изнутри, но того тепла, что было в твоем приморском городе, уже как-то не стало. Твой милый друг и брат, любезно приютивший нас на ночь… он всё видел, просто тактично молчал, а мы играли в иллюзии, создавали фантомы и пытались поверить в то, что у нас ВСЁ БУДЕТ ХОРОШО.

Бросив фразу о том, что я дурная мать, ты поселила во мне чувство вины, и я, пытавшаяся подарить тебе в тот вечер ответное обручальное кольцо, не выдержала и сбежала в ночь, бросив тебя – злую, разъяренную, в бешенстве кричавшую, что мне от тебя «был нужен только секс». Ты знаешь, Максим, во мне постоянно живет чувство вины: по отношению к ребенку, к матери, к тебе – может быть, и к себе самой. Я часто занимаюсь самоедством, хотя и пытаюсь этого не делать. Получается плохо. Помнишь, на твою фразу «Какие вы нежные» я всегда отвечала: «Какие есть». Наверное, наша проблема в том, что мы не можем принимать друг друга такими, какие мы есть. Я дала тебе не то имя – поэтому первое время мне даже не удавалось произносить его вслух: оно было чужое, легкомысленное, ненастоящее.

Ты боишься, Максим, боишься ответственности, боишься не соответствовать, боишься сорваться и потерять меня тогда, когда уже будет слишком больно, поэтому и рвешься сейчас и ко мне, и от меня, и в сторону, и обратно – к своей девочке, мучительно больно вдруг осознавшей, что значит потерять тебя. Я читаю тебя и чувствую, что ты хочешь туда, обратно к ней, ведь там гораздо проще, и пусть она не читает твоих книг и ее лексика не так изысканна, она-то как раз любит тебя безусловно и, может быть, когда-нибудь родит ребенка. Все может быть, Максим, почему нет?..

Ознакомительная версия.