Самец, которому суждено умереть — Арти — хмыкает в ответ и велит ей поторапливаться. Он замечает, что от нее все равно пахнет и она того не стоит, но он лжет. Я чувствую в воздухе привкус его страха. Он боится. Мою Эмму? Мою хрупкую женщину?
Нет, понимаю я. Он боится того, кого они называют Азаром. Салорианец. Тот, кто избегает меня.
Я помню салорианцев, но очень смутно. Когда я концентрируюсь, это похоже на попытку удержать дым, и я рычу от разочарования, когда не могу вспомнить ничего, кроме слова и отдаленного ощущения зла. От гнева и отвращения.
Этот тоже умрет, решаю я. За то, что держал меня в плену и за то, что осмелился угрожать моей паре.
Я наблюдаю голодными, алчными глазами, как Эмма медленно спускается в яму — бассейн — и делает шаг вперед. Удушливый, приторный аромат ее духов не может скрыть ее истинный аромат, и я чувствую ее вкус в воздухе. Меня переполняет огромная радость вдыхать ее, наполнять свои легкие мускусным ароматом моей пары. Чтобы подтвердить, что она моя. Я даже сейчас чувствую запах моего огня, бегущего по ее венам, и ее запах несет на себе клеймо моих притязаний на нее.
Ее движения завораживают меня. Она движется вперед, ее шаги легки и уверенны, волосы рассыпаются по плечам. На голове у нее толстая белая повязка, и я чувствую запах засохшей крови. Ее рана. У нее круги под глазами, и она выглядит усталой, но, несмотря на это, для меня она прекрасна. Ее глаза темные и полные жизни, фигура подтянутая и мускулистая. На ней слишком много странных разноцветных шкур, чтобы прикрыть свое тело, и я хотел бы, чтобы она была обнажена, как тогда, когда пришла ко мне.
Но потом я думаю об Арти и Азаре, и мои кулаки сжимаются от гнева. Я решаю, что рад, что они не могут на нее смотреть.
Взгляд Эммы останавливается на мне, и она заметно вздрагивает, на ее лице написано страдание.
«О, Зор. Каждый раз, когда я это вижу, это выглядит все хуже. — Она опускается на колени рядом со мной, и меня окутывает ее запах. Я закрываю глаза в блаженстве, сдерживая рычание удовольствия, которое угрожает вырваться у меня из горла. Оно исчезает, когда она слегка касается моей кожи, обводя пальцем рваную рану на краю манжеты. — Ты разрываешь себя на части. Я думала, драконам нельзя причинять вред?»
«Моя двуногая форма гораздо более уязвима». — Весь гнев и разочарование, которые копились внутри меня, рассеиваются от ее легкого прикосновения.
— Тсс, — говорит она вслух, себе под нос. — Может, они и держат тебя в плену, но то, как они с тобой обращаются, — полная чушь. — Ее маленькие кулачки сжимаются. — Это меня так бесит.
Я восхищен ее нарастающей яростью. Это потому, что это подпитывает мою собственную ярость? Или потому, что это заставляет ее темные глаза искриться?
«Когда нас освободят, они заплатят кровью», — успокаиваю я ее.
— Я с этим согласна, — бормочет Эмма. Она берет кусочек своей рубашки и рвет подол, отрывая длинную полоску материала. Закончив, она осторожно кладет ее между моей кожей и манжетой на одной руке. — Надеюсь, это немного поможет. Но ты должен перестать так сильно изворачиваться. — Ее голос падает до шепота. — Мы не хотим, чтобы они поняли, что мы вместе. Может быть, продолжай бушевать, но убедись, что это только слова, а не физические действия? Мне не нравится видеть, как ты причиняешь себе боль.
Ее пальцы снова скользят по моей коже, и я с удовольствием осознаю, что ее прикосновение уже не такое прохладное, как раньше. Ее кровь разогрелась так, что сравнялась с моей собственной.
От одного осознания этого мой член встает. «Ты должна перестать прикасаться ко мне, если мы не хотим, чтобы другие знали, что ты моя».
Я чувствую, как она заливается румянцем смущения. Я понимаю, что она взволнована не мыслью о том, что другие знают, а мыслью о моем возбуждении. Это завораживает меня. Это та женщина, которая смело взобралась на меня верхом и заявила на меня права, но при этом робеет при мысли о том, чтобы прикоснуться ко мне еще раз?
— Прости, — шепчет она, и намек на улыбку соответствует смуглому цвету ее щек.
«Почему мысль о совокуплении со мной смущает тебя? — спрашиваю я ее. — Я нахожу это любопытным».
Она пожимает плечами и отводит взгляд, снова поглаживая пальцами мою руку, прежде чем вспомнить, что это возбуждает меня. «Это не совсем мысль о том, чтобы спариться с тобой. Это мысль о спаривании вообще. Для меня это довольно ново».
«Ты никогда раньше не спаривалась? — Эта мысль наполняет меня волной удовольствия. — Я первый, кто прикоснулся к тебе?»
«Господи, не говори так чертовски гордо. Просто никогда не было подходящего времени для близости с кем-либо. И в наши дни трудно доверять кому-либо».
Опять же, она застенчива.
«Но ты доверилась мне». Я польщен. Более того, я доволен. Я единственный, кто прикасался к ней, и я буду единственным, кто когда-либо прикоснется к ней. Я буду единственным мужчиной, который попробует ее влагалище на вкус и услышит ее крики удовольствия. Это заставляет меня еще больше стремиться к свободе.
— Ты снова изворачиваешься, — бормочет она. — Прекрати это.
Арти смотрит через край ямы вниз на мою пару и рявкает что-то, что вызывает вспышку раздражения внутри Эммы.
— Я медлительная, потому что никогда раньше этого не делала, — лжет она в ответ. — Дай мне шанс. Кроме того, я не знаю, почему ты торопишь меня, осел. Тебе все еще не отсосут, когда я закончу.
Он издает сердитый звук и делает ей пренебрежительный жест, затем снова уходит.
Я тоже издаю сердитый звук. Человеческий самец хочет одолжений от моей пары? От моей женщины? Я разорву каждую перепонку на своих крыльях, чтобы освободиться, прежде чем позволю ему приблизиться к ней.
— Ты рычишь, — шепчет она. — Мне нужно накормить тебя… а потом убираться отсюда. Мы будем строить планы, ты и я, я обещаю. — Эмма быстро берет один из контейнеров на своем подносе и начинает перемешивать его ложкой. Я смутно узнаю этот запах — это безвкусная жижа, которой меня кормят с тех пор, как я оказался тут.
Несмотря на голод, у меня сводит желудок. «Чем это ты меня кормишь?»
«Протеиновые порошковые коктейли. Мне жаль. Я знаю, что это отвратительно, и, вероятно, еще хуже, потому что у них давно истек срок годности, но они оставляют все свежее мясо для остальных. Я хотела стащить немного, но меня бы поймали. — В ее тоне слышится сожаление. — Ты можешь проглотить это?»
«Ради тебя я постараюсь». Мой желудок урчит, напоминая мне, что любая еда лучше, чем ее отсутствие. Я напоминаю себе об этом, даже когда она подносит контейнер к моим губам и наклоняет его так, чтобы первый привкус осадка коснулся моего рта. Я давлюсь, потому что вкус ужасный. Он приторно сладкий, меловой и густой, и от него у меня сводит пустой желудок.
«Прости, — снова говорит мне Эмма, ее мысли полны отчаяния. — Мне так жаль».
Моя реакция расстраивает ее. Я посылаю ей успокаивающую волну и делаю еще один глоток, решив вынести это страдание ради нее. Она стоит всего, даже нескольких глотков мерзости.
Даже когда я пью, я чувствую, как рука Эммы скользит под мою шею, к ошейнику. Она находит застежку, исследует ее пальцами, а затем, кажется, удовлетворена тем, что нашла. «Думаю, что смогу снять это с тебя, когда приду в следующий раз. Мне просто нужно захватить свои отмычки. Ты можешь продержаться для меня еще немного?»
«Моя Эмма, — посылаю я ей, мой взгляд встречается с ее глазами. — Я буду ждать тебя вечно. Когда ты это поймешь?»
Глава 11
Эмма
Я могу взломать замок на его воротнике сзади.
Осознание этого наполняет меня странным ликованием. Это простой замок, который можно было бы открыть скрепкой, если бы у меня не было ничего другого. Они не потрудились прикрепить к его ошейнику что-нибудь сверхпрочное, поскольку никто в здравом уме не стал бы освобождать дракона.
