Он подходил Данте гораздо больше, чем его черно-белая квартира в Нью-Йорке, и, к своему удивлению, я обнаружила, что он подходит и мне.
— Мне нужно быстро встретиться с Дамиано и Торе, но после я покажу тебе все вокруг, ладно? — Данте погладил волосы у моего виска и поцеловал меня в висок.
Я кивнула, уже бредя по коридору, махнув ему рукой.
— Со мной будет все хорошо, иди.
— Елена, — позвал он, когда я отвернулась, ожидав, пока я оглянусь, чтобы улыбнуться и сказать: — Ты сделала меня счастливее, чем я когда-либо был. У тебя хватило смелости последовать за мной сюда, и я никогда не забуду этого и не перестану стремиться быть достойным этого.
— То, что ты так говоришь, доказывает, что ты уже достоин, — тихо прошептала я, улыбка на моем лице была почти незнакомой, нежной и болезненной.
Мы смотрели друг на друга в течение секунды, пока снаружи не начали входить мужчины. Я кивнула ему, а затем повернула назад по длинному коридору. На оштукатуренных стенах висели семейные фотографии, на которых были изображены Сальваторе, молодой Александр, Данте в юности, когда он был бандитским ребенком с непокорными густыми волосами, крепким подростком и, наконец, красивым, солидным мужчиной, каким он являлся сегодня. Я дотронулась пальцами до старой фотографии в рамке, на которой были изображены Торе, Данте, Александр и, должно быть, Кьяра и Ноэль. К их огорчению, мальчики в основном походили на своего отца, особенно Александр с его золотистым цветом волос. Ноэль был крупным, довольно высоким и мускулистым для британского пэра, и даже на фотографии выглядел устрашающе. Он невозмутимо стоял с краю маленькой счастливой компании, крепко сжимая руку Кьяры в своей.
Он не очень хорошо скрывал свою способность быть больше монстром, чем человеком.
Из рассказов я знала, что Александр делал это немного лучше, а Данте скрывал это лучше всех.
Но во всех их взглядах, когда они смотрели в камеру, было эхо тьмы.
Даже Кьяра, которая была настолько красивой и итальянкой, что выглядела как модель из 1950-х годов. Ее волосы были убраны назад косынкой, но темные пряди щекотали ее обнаженные плечи, когда она слегка наклонилась, обнимая Данте. У них были одинаковые черные волосы и темные глаза, небольшая впадина на крепком подбородке. Серебряная цепочка, которую Данте теперь носил, виднелась на ее шее, исчезая в черном платье, которое она надела на свою стройную фигуру.
Великолепная семья, пока не присмотришься.
Я сглотнула, прежде чем двинуться дальше, чувствуя себя немного навязчивой, хотя фотографии были выставлены на всеобщее обозрение.
Я уже собиралась пройти на кухню, когда заметила последний снимок полароид, вставленный в простую черную рамку. Он был выцветшим, будто его слишком часто обрабатывали, подвергая воздействию жаркого итальянского солнца. Но я могла разглядеть женщину, сидящую на краю дамбы в Неаполитанском заливе, потому что я провела большую часть своей жизни, глядя на нее.
Мама.
Она была так молода, так красива, почти идентична Козиме, но с пышным изгибом тела Жизель. Ее улыбка была шире, чем я когда-либо видела, голова откинута назад к солнечному небу, волосы каскадом спускались по спине, когда она наслаждалась радостью, которую ей только что подарили. Такая беззаботная, какой мне никогда не доводилось видеть Каприс.
Я знала, что у Торе была история с нашей семьей, но всегда полагала, что это больше связано с мафией и Симусом, чем с мамой.
Теперь я не была так уверена.
Рядом с ней висела большая фотография Данте, Торе и Козимы. Моя сестра расположилась посредине между двумя мужчинами, они обхватили ее руками и прижались к ней своими большими телами, словно защищали ее и одновременно демонстрировали ее. В их улыбках не было тьмы, только чистый, сияющий свет. После всего, через что Козима прошла, когда Симус продал ее в сексуальное рабство, она заслуживала этого счастья, защиты и ласки этих двух мужчин.
Тем не менее, злой голос в глубине сознания шипел на меня, напоминая, что я не первая Ломбарди в этом мире, что Козима и даже мама были до меня. Я старалась не подавать виду, что чувствую себя особенной, когда меня представляют как женщину Данте, как его донну, но одиночество просачивалось за края моей вынужденной убежденности.
Моя старая знакомая меланхолия снова поселилась в моем нутре.
Я почувствовала себя внезапно и ужасно одинокой, стоя в этом длинном, пустом зале в доме воспоминаний, в котором я не участвовала и не понимала, потому что я еще не так много знала о прошлом Данте.
Я долго смотрела на фотографии, разворачивая запутанные теории, пока не запуталась в путанице нитей.
Как будто вызванный моими мыслями, телефон в моей сумочке начал вибрировать.
Всю поездку он был включен в авиарежиме, и когда я переключила данные, высветились сообщения от мамы, Себастьяна, Козимы, Яры, Бо и даже Дэниела.
Дэниел: Я получил сообщение от Данте Сальваторе. Просто проверяю, все ли у тебя в порядке, Елена.
Я смотрела на смс и пыталась решить, остались ли в моем переполненном сердце какие-то чувства к нему.
В этом все еще была горечь предательства, которая, как я сомневалась, когда-нибудь полностью пройдет, и отголосок моего собственного стыда за то, что я не дала ему должного шанса объяснить мне свою сексуальность. В том, что наши отношения не сложились, была как моя, так и его вина, но я все равно хотела бы, чтобы он не влюблялся в мою младшую сестру.
В этот момент я желала им всего наилучшего, действительно желала, потому что они явно делали друг друга счастливыми, и я хотела этого для них обоих.
Но даже будучи влюбленной в Данте, с каждым днем все больше и больше, я не знала, буду ли я когда-нибудь снова близка с кем-то из них.
Я не знала, хватит ли у меня сил противостоять демонам, которых они оба представляли как личности, и я в том числе.
Телефон снова зазвонил в моей руке, на экране высветилось мамино имя.
Я колебалась.
Мама была моим доверенным лицом так же, как и Бо. Она поддерживала меня на протяжении всего романа Даниэла и Жизель. Но я понимала, особенно глядя на ее полароид на стене Торе, что я не была для нее таким же доверенным лицом.
Мне хотелось хранить от нее свои собственные секреты.
Это было злобно и нездорово, но таков мой инстинкт.
Только голос Себастьяна в моей голове, говорящий о расстоянии, которое все наши секреты вызвали между членами нашей семьи, заставил меня ответить на ее звонок.
— Мама, — пробормотала я, выходя из прихожей на кухню.
Это было великолепное помещение в деревенском стиле, но я не стала задерживаться. Массивные стеклянные двери во внутренний дворик были открыты, и я прошла через них в теплый, пахнущий цитрусовыми воздух заднего сада.
Аромат напомнил мне о Данте и заставил улыбнуться.
— Lottatrice mia (пер. с итал. «мой боец»),— тепло сказала мама. — Я прочитала в газете, что Данте сбежал. Все плохо, не так ли?
Я прикусила губу, подойдя к круглому, потертому деревянному столу под террасой и устроившись в мягком кресле.
— Ну, если бы он вернулся в страну, его посадили бы в тюрьму за бегство под залог. Они могли бы отпустить его со штрафом и/или общественными работами, но обвинение слишком сильно хочет его заполучить, чтобы согласиться на это.
— Значит, он уехал навсегда? — в ее голосе звучало глубокое уныние по поводу этой идеи, что меня удивило.
Насколько мне известно, Данте и мама за все эти годы общались не более нескольких раз.
— Я не знаю, — честно ответила я.
— Что это значит для тебя?"
Я пожевала нижнюю губу, заметив намеренный рубец на деревянном столе. У меня перехватило дыхание, когда я наклонилась поближе, чтобы прочитать там символы «ЭДД».
Эдвард Данте Давенпорт. Я могла представить Данте маленьким мальчиком, сидящим на этом самом стуле и вырезающим свои инициалы на столе, оставляя неизгладимый след в прекрасном воспоминании.
