– Что такое, родная? – хмурится он, рывком поднимается, садясь в постели, подтягивает меня ближе к себе. – Болит? Отвезу тебя к врачу!
– Нет! – торопливо качаю головой, – Мы ведь... Ну... У нас... это самое...
Отвожу взгляд. Дико краснею. Вижу, как одеяло съезжает с бедер любимого, обнажает ту самую часть тела, которая несколько минут назад была во мне. Кровавые разводы четко заметны на коже.
– Да, я сорвался, – на выдохе произносит Федор, – прости меня, малышка. Вся ответственность на мне.
– Федя, вообще-то мы вместе этим занимались! – фырчу я, смущаясь.
– Но за последствия отвечу я, – возразил Белый. – Сам отвечу, а тебя с малым не отдам никому.
– Особенно моему отцу? Ты из-за него уехал? Папа тебя заставил? – предполагаю я.
– Забей, родная, – усмехается любимый, плавно поднимается с постели, утягивая меня за собой.
Вскидываю взгляд на него. Тону в той тьме, которая полыхает в его взоре. Как же тепло мне от его ласкового «родная», от его надежных рук и крепких объятий.
– Потом ты мне все расскажешь, – ставлю условие, а в животе урчит настолько громко, что я невольно прыскаю от смеха. – Прости!
– Заморил я тебя голодом, – вздыхает Белый и натягивает на меня ту самую футболку, в которой я спала. – Сперва в душ. Потом есть. Поставлю чайник.
Я не замечаю ничего вокруг, потому что губы Феди оказываются очень близко к моему виску, скользят ниже, опаляют горячим дыханием уголок рта.
Господи, так ведь можно совсем сойти с ума!
Испуганно вскрикиваю, когда понимаю, что в ноги упирается что-то мокрое и пушистое.
– Прелесть какая! – выдыхаю я, глядя на щенка, устроившегося между мной и Федором.
Мы стоим, обнявшись, посреди спальни. Белый – полностью нагой, одетый лишь в свои татуировки. И я – в его футболке, растрепанная и помятая.
– Как его звать? – продолжаю я, пытаясь не смотреть на Федю, который даже не собирается тянуться за одеждой.
Я краснею. Смущаюсь. Пытаюсь переключить внимание на милого щенка, лохматого, с глазками-пуговками на плющевой мордашке. Но все равно вижу пах мужчины, где все настолько мощно и напряженно, что теряю все разумные мысли.
– Ты сейчас о ком? О собаке? – слышу в голосе Белого смех. Понимаю, что прежде Федор Львович и улыбался-то крайне редко, а тут – смех.
– Ни стыда, ни совести у тебя нет, Федор Львович! – фырчу я, краснея. – Я первая в душ!
Подхватив пса на руки, приподнимаю его. Преданные глазки смотрят на меня с интересом. Я ведь с детства мечтаю о собаке, но как-то до сих пор не озвучиваю это желание родным. А здесь – самый настоящий пес! Прелесть такая!
– Так как его звать? – уточняю я, не оборачиваюсь к Феде, вряд ли он успел одеться, бесстыжий.
– Кличку сама придумай, – слышу голос любимого. – Но прежде живо в душ!
Послушно двигаюсь в сторону ванной комнаты. Все же оглядываюсь назад. Федя стоит, упирая руки в бедра, провожает меня взглядом. Улыбается.
Хорош, гад! Красив. Сложен идеально. Сейчас мне нравится даже шрам Белого. А ведь прежде он казался мне уродливым.
– Назову его... Палкан, – говорю я первое имя, пришедшее в голову.
– Как скажешь, родная, – отвечает Федя. А мне вновь невероятно тепло и хорошо от его ласкового обращения.
***
Федя пристально следит за тем, чтобы в тарелке у девочки ничего не осталось. Надия съедает все, запивает теплым чаем, хмурится, когда видит на тумбочке пару шприцов с медикаментами.
Пора делать укол.
Белому и самому не в кайф, что нужно вгонять иглу под кожу малышке. Но выхода нет. Самочувствие улучшается, однако до полного выздоровления еще далеко.
– Нужно весь курс вколоть, – извиняется Федя, – потерпишь несколько дней?
Надия кивает. Отдает ему пустую кружку, откидывается спиной на изголовье кровати.
Пока Белый готовит шприцы и ампулы, малышка, вздыхая, ложится на живот.
Федор присаживается на постель рядом.
Под чистой тканью футболки, в которую одевается девочка после душа, есть только тонкие трусики, а еще четко видны следы от прошлых уколов.
Федя перехватывает взгляд малышки.
– Где ты научился делать уколы? – говорит она.
– В детстве хотел стать ветврачом, – кривится Белый, – как батя. Вот я и понахватался от него всякого.
Федя чуть приподнимает ткань футболки. Бедра малышки все еще прикрыты одеялом. Тянет и его вниз.
Понимает, что девочка начинает немного нервничать. Потому Федя не торопится. Да и куда им сейчас спешить?
Ведет рукой вдоль изящной спины, через футболку изучает каждую косточку позвонка. Тормозит, когда ткань заканчивается, и начинается молочная кожа. Ведет и по ней, уже нежнее, потому что боится оцарапать малышку своими грубыми пальцами.
Вновь тормозит у кромки белья.
– А где твой отец сейчас? – очень тихо спрашивает девочка.
Белый понимает, что надо сделать укол и дать Надие поспать, отдохнуть. Но от вида округлой попки, прикрытой лишь розовой тканью белья, Феде сносит башню.
– На кладбище, – отвечает Белый и нехотя добавляет: – не двигайся, родная.
– Пора колоть?
– Угу, – кивает Белый.
Обрабатывает кожу спиртом, уверенно вводит лекарство, прижимает куском ваты место укола.
Видит, как малышка хмурится, поджимает розовые губки. Белому тяжко смотреть на это. Тяжко понимать, что девочке плохо.
– Прости, маленькая, – бормочет, тянется ближе к ней, утыкается лбом в острое плечико. Вздыхает.
– Ты при чем? Это ведь я виновата. Простыла, – сокрушенно кается девочка и пытается перевернуться на бок.
Федя держит ее стройное тело ладонями, понукая остаться в том же положении. Сдвигается ниже. Целует через ткань футболки. Еще ниже. И еще. Прижимается ртом к пояснице, рука ложится на ягодицу, куда укол ставили в прошлый раз.
– Федя? Ты чего?! – негромко, смущенно и слегка удивленно, шепчет малышка.
– Поцелую тебя там, где больно, – бормочет Белый, касаясь губами нежной кожи, – чтобы не болело.
– Федя..., – на выдохе, возмущенно.
Но Белый уже стягивает белье и целует, как и обещает минутой раньше.
Он не оставляет ни сантиметра неизученного. Гладит языком, скользит ртом. Ладонь против воли пробирается под плоский животик, пальцы ныряют глубже.
Федя крепко зажмуривается, потому что на пальцах – ее влага. Но малышке рано. Белому нельзя брать ее так быстро. Он же не зверь дикий.
***
Для меня все происходящее кажется сказочным сном. Еще сутки назад я боюсь думать о Белом, сомневаюсь, что он вообще существует где-то, кроме моей головы.
А сейчас я обнимаю его, целую, слышу его дыхание.
Мне дико стыдно от того, что он делает с моим телом.
Стыдно и хорошо.
Он не выпускает меня, держит так, что я не могу пошевелиться. И вместе с тем понимаю, если мне не понравится, если захочу прекратить эти ласки-пытки, Федя услышит меня.
Чувствую обжигающие губы на моей коже. Горячее дыхание отправляет миллионы мурашек по телу. И я не могу сдержать стон. Послушно прогибаюсь навстречу ловким пальцам. Чувствую, как они ласкают меня изнутри, где все еще немного больно.
Мой Федя читает мои мысли. Стремительно и аккуратно переворачивает меня на спину, точно тряпичную куклу.
Секунду смотрит в мои глаза полыхающим чернотой взором.
Тянусь к нему. Обнимаю руками за плечи. Глажу ладонями. Целую.
Но Белый твердо отстраняется. Одной рукой он удерживает меня на подушках, свободной – подхватывает под ягодицы, бесстыже разводит мои ноги, наклоняется ближе.
Нет, для меня это слишком... чрезмерно откровенно, и я закрываю глаза.
Чувствую скольжение влажного языка по животу. Хочу свести ноги вместе.
– Все хорошо, родная, – слышу хриплый, изменившийся до неузнаваемости голос моего мужчины. – Ты же позволишь мне... Да?
В удивлении распахиваю глаза. Смотрю в темные омуты. Меня бросает в жар от того, сколько эмоций на лице Белого. Обычно он невозмутим, холоден. А сейчас он совсем другой. Сейчас он как вулкан эмоций, обжигает, сбивает с ног.
