Астом снова внимательно осмотрел её обнаженную стать.
И снова он убедился, что её тело не имело аналогов с земными девушками.
Оно было почти таким же, как у Иды, когда он её встретил на пляже нудистов и задавал ей глупые вопросы об отсутствии пупка, странных сосков, безволосом лобке, и прочие.
Сегодня у него вопросов не было.
Вопросы вообще не возникали у него в уме, как будто из его природы был исключен вопросительный знак. Это был символ того, что в нём что-то изменили.
«Не путай знак с символом! — сказала обнажённая, вставая на середину горницы. — Знак может принимать вид чего-то, и действует как опознавательный ярлык. Символ же — всегда выходит за свои пределы. Символ — лишь указывает на то, о чем нельзя сказать в каком-то конкретном случае».
Даки нажала ногой какую то невидимую кнопку на полу и сказала:
«Сейчас я проиллюстрирую тебе ряд символов. Повернись, и сядь так, чтобы ты мог видеть меня!»
Астом развернулся на голых ягодицах и сел, скрестив ноги.
С потолка полилась чарующая музыка.
Играли на каком то восточном струнном инструменте, и, как только закончились вступительные аккорды, Даки начала танец.
Безостановочные, неповторяющиеся движения девушки вызвали у наблюдающего восхищение, от которого у него по телу прокатились волны мурашек.
Одновременно с музыкой в слуховых улитках гостя зазвучал голос.
Голос явно комментировал танец.
Комментатор начал с того, что пояснил значение имени Даки:
«Даки, или дакини, известны не только в Индийской культуре, но и в Тибете.
Тибетский эквивалент — это хайдама, что означает „свободная прогулка через пространство“.
Это пространство АКАША — жизненное пространство. „Прогулка через“ — обозначает вид правильного понимания.
Это понимание пространства есть вдохновение, которое символически изображается в женской форме — дакини.
Дакини — инспирация открытости пространства».
Действительно, пространство горницы потеряло свои границы. Стены, как мираж, маячили где-то далеко от танцующей.
Даки не просто танцевала, — она писала поэму любви в танце. Ни одно движение не повторялось. Спортивные танцы с лентой или мячом, какие можно было видеть на стадионах, были лишь слабым отражением вдохновения Даки.
А невидимый комментатор продолжал:
«Богатая символика танца дакини указывает, что вдохновение открытости приходит не в одной, а во многих формах.
Этот танец — ряд грациозных движений, также выражает тот факт, что каждое движение является новой ситуацией.
Система постоянно изменяется, и каждый момент представляет новый случай для правильного понимания, нового чувствования каждого значения».
Комментатор сделал короткую паузу, глотнув чего-то неизвестного, и продолжал певучим голосом:
«Посмотри, как изменяется лалита — грациозное движение танца.
В нем нет состояния покоя.
Лалита обладает сильным оттенком прекрасного.
Прекрасное здесь не отличается от Любви, и Любовь не отличается от того, что она есть.
Когда мы пытаемся схватить или удержать её — она исчезает, как мираж».
«Мне кажется, что я, в своих прежних жизнях, уже сосуществовал со своей Шакти», — подумал Астом.
«Ты опять путаешь! —
отозвался на его мысль внутренний голос. —
Индуистский термин Шакти никогда не встречается в буддийских текстах.
Там существует понятие „Юм“ для женского начала, а для мужского — „Яб“. Символическое совокупление Яб с Юм изображены на многих тантрических тханках, или иконах, как их неправильно переводят.
Но, как бы они не назывались, как Шакти, так и Юм чрезвычайно важны в Тантре.
Чистота тантрического переживания реальна, вне вопросов.
Практикующий не должен думать: „Это действительно происходит — или я воображаю это?“
Переживание превосходит неопределенность».
Только теперь пришелец понял, что все странные движения её тела по пути в этот дом, также, по сути, представляли танец. Она дышала вдохновением.
А Даки не переставала танцевать.
Она подходила всё ближе и ближе к пришельцу, и теперь танцевала уже в полуметре от него.
Затем она «подплыла» совсем вплотную, и коснулась своим лобком его лба.
Потом Даки в танце слегка опустила своё тело к его носу, чуть ли не погружая его в свою розовую раковину, затем, танцуя на месте, опустилась ещё ниже так, что его лицо оказалось на уровне её высокой груди.
Здесь начался танец её упругих грудей в контакте с его лицом.
Трудно передать словами это переживание, можно только заметить, что оно было неповторимо.
Её полушария то поднимались, то опускались, то качались из стороны в сторону в гармонии с музыкой, и ни в одном из этих движений не было даже намека на пошлость.
Потом, как говорят борцы, её танец перешёл «в партер».
Он сопровождался поцелуями во все места, но обходил заветное.
Заветное предназначалось для других губ.
И когда настал такой момент в танце, эти губы коснулись заветного.
Сначала это было легкое касание, от чего заветное место пришельца напряглось в ожидании.
Даки не обманула ожиданий, и, на миг, погрузила его заветное в свою раскрывшуюся между ног розовую раковину.
Потом снова вынула заветный из раковины, полюбовалась им секунду, и снова спрятала его в своей глубине.
Больше она его не вынимала.
Танец продолжался уже на его бедрах. Движущиеся ягодицы Даки сводили пришельца с ума.
И абитуриент понял, что наступило его новое испытание.
Он взял все свои сексуальные ощущения под контроль, и, волевым усилием, перекрыл плотину для энергии, стремящейся скатиться вниз по самому короткому пути.
Ощутив рвущуюся наружу энергию, как шарик в основании лингама, он стал медленно поднимать его вверх.
Лалита затихла, и Даки обняла сидящего за шею, лишь слегка качаясь на его бёдрах.
«Если тебе трудно, мы можем закончить этот акт!» — тихо прошептала Даки на ухо испытуемому.
«Провокационное предложение, — подумал он, и сказал уже вслух: — Не будем кончать — не для этого я шёл сюда. Кончай лучше свой танец, и давай вместе подниматься над собой. Мы неразделимы — мы одно Целое, нет тебя или меня. И нет никакого смысла разрушать это Целое».
Испытуемый вспомнил вчерашние инструкции, которые он получил от аналогичной связи, который ему показывали над водой Финского залива.
