Я беру ближайшую ко мне руку и ласково сжимаю ее.
— Просто... я бы хотела, чтобы все было по-другому, понимаешь?
Он смотрит вниз на мою руку, затем кладет свою вторую ладонь сверху и нежно похлопывает меня.
— Да, — говорит он, с выражением покорности в глазах.
Он выходит из машины, и я медленно следую за ним, крепко прижимая к себе сумочку.
Здесь, в Тихуане, жарко, духота и смог. А я-то думала, что в Лос-Анджелесе проблемы со смогом. Он не сравнится с густым, спертым воздухом, который прилипает к моей коже и заставляет меня чувствовать себя грязной, как только я выхожу из машины. Полагаю, это реальность того, что каждый час тысячи машин проезжают через узкий пограничный переход.
Дорнан замечает нас и приветствует нас движением подбородка, делая затяжку сигарой, слушая, как говорит его отец. Я быстро оглядываю Эмилио, отмечая его дорогой дизайнерский костюм и седые волосы, и удивляюсь, как сын итальянского наркобарона стал президентом байкерского клуба Братья Цыгане.
Но я, конечно, знаю. Я точно знаю, как он это сделал. Он просто убивал и убивал, пока не получил всю власть. Это самый простой способ подняться на вершину.
Устранить конкурентов.
Джейс поднимается по длинной лестнице из гладкого камня, ведущей к двойным входным дверям, и ждет, пока я догоню его, прежде чем он постучит. Молодая девушка, одетая в черно-белую униформу горничной, открывает дверь еще до того, как его рука снова опускается. Я догадываюсь, что они ждали нас.
— Они наверху, — говорит девушка, указывая на витиеватую лестницу перед нами, которая поднимается на второй этаж.
Прежде чем подняться по лестнице, мы проходим через причудливо выглядящее фойе, и я думаю, была ли я когда-либо в доме, через который протекало столько денег, как через этот. Это грязные деньги, хотя - об этом можно судить по ошметкам штукатурки, выбитой из стен, в которых так явно видны пулевые отверстия, и по тому, как горничная суетится вокруг, словно ее жизнь зависит от уровня ее работы. Возможно, так оно и есть. Мое сердце замирает, когда я понимаю, что она, вероятно, какая-то рабыня. Запертая в этом доме и принадлежащая Эмилио. Он такой же больной ублюдок. В детстве я всегда боялась к нему подходить.
Когда мы поднимаемся по лестнице, я вижу Дорнана через открытую дверь. Он все еще стоит на балконе, разговаривая с отцом, но останавливается, чтобы подмигнуть мне. Во мне что-то всколыхнулось, и я подмигнула ему в ответ, чувствуя, как адреналин заново бурлит в моих венах.
Он отрывается от отца и идет внутрь, его сигара все еще во рту. Он несколько раз затягивается сигарой, затем убирает ее и щелкает пальцами другой руки, чтобы привлечь внимание остальных братьев, которые стоят и слоняются по большой официальной гостиной, выглядя сердитыми и скучающими.
Эти братья всегда выглядят скучающими.
Джейс вбегает в комнату рядом со мной.
— Извини, пап, - говорит он. — Дерьмовые пробки.
Дорнан кивает, пожимая плечами.
— Невозможно проехать на машине посреди всех, как на байке, — говорит он, успокаивая Джейса, который заметно расслабляется.
— Внимание, — говорит Дорнан, и каждый сын обращает свое внимание на него. — Нонно хочет кое-что сказать вам всем.
Эмилио входит в комнату с балкона, его сигара в руке сбоку. Он проходит мимо Дорнана и останавливается передо мной, окидывая меня взглядом, как будто я кусок убитого на дороге мяса, от которого воняет.
— Кто она, блядь, такая? — спрашивает он с тяжелым итальянским акцентом, дыша мне в лицо грязным сигарным дымом. Его золотой зуб сверкает в солнечном свете, проникающем в тусклую комнату, и мне приходится бороться, чтобы не вздрогнуть. Я так хорошо помню этот зуб, эту злую ухмылку.
— Сэмми, — осведомляет его Дорнан.
— И? Какого хрена она делает в моем доме?
— Падре, пожалуйста, — говорит Дорнан, отстраняя его. — Сэмми, спускайся вниз. Эмануэла покажет тебе, где нас ждать.
Я поворачиваюсь на каблуке и выхожу из комнаты, закрывая за собой дверь, на моих губах играет призрак улыбки.
Час спустя я стою на балконе, выходящем из большой гостевой спальни, которая кажется холодной словно больничная палата, все стены белые и высокие потолки. Солнце начинает блекнуть на горизонте, и я могу только предположить, что Дорнан и его сыновья либо планируют нанести удар сегодня вечером, как только стемнеет, либо подождут до утра. Если они нанесут удар по складу колумбийцев сегодня вечером, я упущу свой шанс уединиться с их мотоциклами и подложить свои бомбы, и все это будет напрасной тратой времени.
Боже, надеюсь, я смогу остаться наедине с этими мотоциклами на пять чертовых минут.
Жду. Наблюдаю за дверью. Самодельные бомбы Эллиота прожигают дыру в моей сумке, или, по крайней мере, так кажется.
Это все еще так рискованно. Я знаю, что, несмотря ни на что, я не могу присоединиться к ним в поездке. Даже если у меня есть поддельный паспорт, что вполне возможно, если мне придется приблизиться к этому пограничному переходу, меня обнаружат. Возможно, я смогу обмануть Дорнана и его сыновей, но я не смогу обмануть собак-ищеек, сканеры и вооруженных полицейских.
Я слышу шаги у двери и понимаю, что это Дорнан, еще до того, как он появляется в дверном проеме. Что-то в его походке, в том, как его ботинки стучат по полу, в наглом высокомерии, которое говорит, что он хозяин везде, где бы он ни был, - все это вибрирует в каждом его шаге.
Что ж, эти шаги сочтены. Сегодня он умрет. И мой кошмар наконец-то закончится.
Он закрывает за собой дверь и с грохотом опускает рюкзак на кровать. Не говоря ни слова, он подходит ко мне сзади и прижимается своим твердым телом к моей спине.
Он просовывает одну руку под мою рубашку, играя с моим соском, и сжимает мой подбородок большим и указательным пальцами другой руки. Притянув меня к себе, он поворачивает меня лицом к себе, его угольные глаза горят жаждой мести.
— Похоже, кто-то украл ваши байки, — говорю я, жестом указывая на пустую подъездную дорожку. Конечно, их не украли; я видела, как Донни и Джейс несколько минут назад выкатили их за угол и скрылись из виду.
— Они заперты в гараже на ночь, — говорит Дорнан. — Нам не нужно, чтобы кто-то увидел нас здесь и опередил.
В гараже. Спасибо, сэр, за эту важную информацию.
— Я ждала тебя, — говорю, прежде чем он прижимается своими губами к моим. У него вкус пива и сигары, не совсем неприятный вкус, но, конечно, неприятный, потому что это он.
— Да? — урчит он, в его горле мед и гравий. Я не могу поверить, что это будет последний раз, когда я слышу его голос. В последний раз, когда он положит на меня свои руки. Последний раз, когда он открыто ласкает меня на балконе, где нас может увидеть любой.
— Ммгм, — отвечаю я, проводя языком по его губам, чувствуя себя немного не в своей тарелке от того, как сильно его приближающаяся смерть заводит меня. Господи Иисусе, как же я запуталась в себе.
Он расстегивает верхнюю пуговицу на моих джинсах и медленно тянет молнию вниз, просовывая руку в джинсы и оттягивая трусики в сторону. Я уже вся мокрая, возбужденная перспективой того, что его жизнь в моих руках, а не наоборот.
— Ах, — задыхаюсь я, когда он проталкивает свои пальцы внутрь меня.
— Так чертовски туго, — стонет он, быстро работая пальцами. Мои щеки пылают, когда я бросаю взгляд по сторонам, отмечая, что нас может кто-нибудь увидеть.
Он вынимает пальцы и хватает меня за руку, затаскивая внутрь.
— Разденься, — приказывает он, расстегивая молнию на джинсах и лаская свою эрекцию. Я делаю, как он говорит, бросаю рубашку и джинсы в угол, так что на мне остается только лифчик.
— Ложись на живот, — приказывает он. — Попку вверх. — Я делаю, как он говорит, повинуясь, всегда повинуясь.
Но ненадолго.
Я лежу и жду его следующего движения, моя киска пульсирует при мысли о том, что сейчас произойдет.
Он не разочаровывает. Он наклоняется ближе и вводит себя в меня, и я вскрикиваю, наполненная до отказа самим дьяволом внутри меня.
