Такси уезжает. Дилан был прав. У входа для сотрудников отеля нет толпы поклонников, преграждающих путь, поэтому мы входим в отель без фанфар. Осознание опасности того, что за нами может наблюдать множество любопытных глаз, заставляет меня сохранять дистанцию между нами, пока мы идём к лифту, и к тому времени, когда мы добираемся до номера, я не понимаю, какого чёрта я здесь делаю.
В лучшем случае это затягивание неизбежного, в худшем — введение в заблуждение.
Дилан закрывает дверь за нами и провожает меня взглядом, пока я медленно бреду по гостиной, обуреваемая слишком противоречивыми чувствами, которые втискиваются между тем, что я хочу сказать и моей способностью говорить. Слишком много всего, и в итоге я стою на месте, прижав к себе футляр с виолончелью.
Дилан приносит стул без подлокотников из столовой. Мягко улыбнувшись, садится на маленькую кушетку напротив меня.
— Сыграй что-нибудь для меня.
Это я могу, так что сажусь на предложенное место, немного задираю юбку, закрываю глаза и играю, побуждая эмоции покинуть сердце через руки, вливая их в музыку, чтобы они истощили меня. Игра приносит облегчение потому что, не выпусти я их, они бы разорвали меня. Я не могу выразить словами то, что мне нужно, так что остаётся только играть.
Спустя минуту хаотичного освобождения я наконец-то решаюсь посмотреть Дилану в глаза.
Словно он знает, но не понимает. Он наклонился вперёд, поставив локти на колени, его взгляд полон пристального внимания, но также лёгкого недоумения. С помощью полных скорби нот я объясняю всё, высвобождая каждое слово, накопившееся в моей душе, которое я не знаю, как выразить словами. Все мои переживания и сомнения по поводу будущего. Мечты, которые я не позволила себе разрушить, пока они полностью не сформировались и не заставили меня хотеть реальности, которая навсегда останется для меня недоступной.
Скрывшись за музыкой, я выражаю всё, что хотела бы сказать ему. О своих чувствах. О сожалениях. О том, что хочу от него гораздо большего, но знаю, что общее будущее нам не светит, потому что мы уже двигаемся, и даже если остановимся, всё будет не так, как раньше. То, что есть между нами, не должно продолжаться долго. Самые яркие моменты сгорают быстрее всего, и, если мы действительно попытаемся быть вместе, мы сгорим, потеряв себя.
Он слишком много значит для меня, чтобы я могла это допустить. Он считает меня примерной девочкой, и, если не считать безумств, которым я занимаюсь с ним, я такая и есть. За исключением того, что я не подхожу ему. И он мне не подходит. Он пробуждает во мне желание сжечь свою жизнь и станцевать на её пепле.
Но я не могу сказать это человеку, которого знаю всего несколько недель, поэтому вместо этого я играю, выражаясь музыкой, чтобы хоть немного облегчить душу. Одинокая слеза выдаёт меня, катится по щеке, поэтому я сосредотачиваюсь на роскошных обоях позади Дилана.
Он бросается ко мне и садится на корточки рядом, его пальцы впиваются в мои колени.
— Посмотри на меня.
Я крепче сжимаю виолончель, словно она щит, и продолжаю смотреть на стену позади него.
Он осторожно убирает инструмент из моих рук, откладывает его в сторону и занимает его место между моих колен.
— Рэйчел, посмотри на меня. — Дилан нежно вытирает большим пальцем слезу на моей щеке, а нежность в его глазах заставляет меня расплакаться сильнее.
Но я держусь.
— В чём дело?
— Ты мне очень нравишься. — Правда просачивается, тонет в его прекрасных бирюзовых глазах, в которых сейчас столько серьёзности, сколько я никогда не видела.
Он облизывает губы.
— И что тебя огорчает?
— Это делает меня глупой.
— Ты не глупая. — Его руки ласкают мои бёдра. — О чём ты? Ты хочешь большего?
Да, я хочу всё это. Я хочу больше этой яркой жизни, которую проживаю, когда ты со мной! Но это не может продолжаться долго. Могу ли я просто оставить своё место в одной из самых желанных симфоний в Америке и последовать за ним, как одна из поклонниц? Кем я тогда буду? Как я тогда останусь собой? А мои цели?
Если у нас не будет серьезных отношений, то я останусь ни с чем. И без этих отношений я стану безликой.
Было бы так легко сказать — да и потребовать — чтобы он забрал меня, но тогда я перестану быть Рэйчел и буду только девушкой Дилана.
Я хочу для себя большего. Плюс, у меня есть обязательства. И я даже не знаю, являются ли наши отношения для него чем-то большим, чем просто очередная интрижка.
Он берёт меня за подбородок и заставляет посмотреть на него.
— Скажи мне, — нежно звучит его голос.
Вздыхаю и говорю большую часть правды. Правды, которая важнее всего для меня.
— Я хочу знать, что я для тебя значу. Что я для тебя не очередная интрижка. Я хочу, чтобы это что-то значило.
— Ты что, шутишь? — Его голос дрожит от неверия, и он опускает руку.
Какая же я идиотка. Конечно, для него в этом нет ничего особенного.
— Прости. Это было так наивно, — мой голос настолько полон смущения, что у меня опускаются плечи. — Мне лучше уйти.
Его хватка на моей руке напоминает тиски.
— Нет, не лучше. Ты действительно думаешь, что ничего не значишь для меня?
Надежда больше смущает, чем стыд, но она наполняет меня, и я не могу оторвать взгляд от его лица.
Дилан качает головой.
— Ты глубоко внутри меня, прямо под моей кожей, Рэйчел. Я написал песню о тебе, чтобы попытаться избавиться от мыслей о тебе, но это не сработало. Я не могу перестать думать о тебе. И, кажется, уже никогда не перестану. Я больше ни с кем не был после ночи с тобой. — Он словно почти зол из-за этого. — Я не могу думать о том, чтобы трахать кого-то ещё. Не после тебя. Сколько песен мне нужно, чтобы вытащить тебя из моих мыслей?
Я набрасываюсь на него грубым поцелуем, единственным, что я могу сделать, потому что он сказал то, что жило у меня в сердце, но никакие слова не изменят наши судьбы. Мышцы его спины напрягаются под моими ладонями, когда я пытаюсь притянуть его ближе. Обвивая меня сильными руками, Дилан встаёт, закидывая мои ноги себе на бёдра и, подхватывая меня под задницу, несёт в спальню, нежно гладя руками и сверкая глазами.
Я расцепляю ноги и опускаюсь вниз, касаясь стопами пола и оставляя достаточно места, чтобы суметь раздеть его. Мне хочется запомнить каждый сантиметр его кожи и впитать как можно больше того, что откроет взору одежда, которая теперь растёт кучей на полу.
Я обвожу татуировку на его груди, Mi Vida Loca, и целую слово под его сердцем, пока моё собственное разрывается.
Доверие.
Дилан толкает меня назад к кровати, положив одну руку на нижнюю часть моего живота. Дрожь пробирает моё тело, и я отодвигаюсь назад, пока не касаюсь головой подушки, и жду, пока он присоединится и войдёт в меня.
Его член упирается в моё бедро, когда Дилан растягивается рядом со мной и выводит узоры на моём животе нежными руками.
— Я кое-что хочу.
Что угодно.
— Что?
— Я хочу трахнуть тебя без презерватива.
Секс без презерватива? Моё сердце ударяется о рёбра.
— Я никогда не делала этого раньше.
— Я тоже. Все мои тесты в порядке, я чист. Я хочу, чтобы между нами ничего не было. Мне нужно чувствовать твоё тепло на своём члене.
Я чиста и принимаю таблетки, и мне бы тоже этого хотелось: ощутить его внутри, чтобы он наполнил меня, когда кончит. Я доверяю Дилану и хочу получить последний сумасшедший опыт с ним, прежде чем жизнь увлечёт нас друг от друга. Я хочу быть первой в чём-то, чтобы он тоже меня запомнил, даже пусть только так.
— Мне тоже это нужно.
Он оставляет чувственные поцелуи на моей груди, прокладывая дорожку к соскам, обращаясь ко мне между движениями языка по моей коже и посасываниями:
— Я хочу, чтобы твоя киска пропиталась моей спермой, словно ты моя. Хочу, чтобы ты почувствовала, как она будет стекать по твоим бёдрам, когда ты будешь идти, а потом я снова трахну тебя и почувствую, насколько влажной я тебя сделал. А затем заставлю тебя истекать влагой.
