Принялась записывать, изо всех сил стараясь успеть воспроизводить на бумаге быструю речь преподавателя. В смысл написанного буду вникать дома, а сейчас главное создать впечатление, что я — прилежная студентка, осознавшая свои ошибки.
— Ну ты даешь! — Инга набросилась на меня, едва начался перерыв. — Знаешь ведь, что он настоящий зверь на экзаменах. В прошлом году никому продыху не давал. И такое творишь.
— Я все выучу, — пообещала я, скорее, самой себе, чем ей, хотя с трудом представляла, как это вообще возможно.
— Ага, выучишь, — хмыкнула Инга. — У него мифологию никто с первого раза не сдает. А ты еще так облажалась. Завалит ведь, как пить дать! И тебя, и меня за компанию. Разве можно упомнить всех этих Амуров и Афродит.
Вроде бы ничего не изменилось. Ничего особенного не было в ее словах. Точнее, Инга не делала никаких намеков. Но знакомое имя отозвалось в сердце. Словно пазл перед глазами сложился, и я увидела строчки на экране, которые и перечитывать было не нужно: они впечатались в сознание так прочно, что, разбуди меня ночью, повторила бы их наизусть.
Ты нужна мне. Прямо сейчас. Завтра. Всегда. Твой А…
— Ника, у тебя точно все хорошо? Как будто выпадаешь куда-то постоянно. О чем ты думаешь?
Я перевела взгляд на подругу. Та смотрела с такой озадаченностью и волнением, что я не выдержала и улыбнулась.
— Да, все хорошо. Более чем.
Инга сдвинула брови.
— Знаешь, вот был бы это кто-то другой, я бы подумала, что он вспоминает жаркую ночь. Даже не вспоминает, а переживает заново. Но ты… не представляю, что должно быть в твоей голове, когда ты смотришь вот так.
— Как так? — я-то знала, что именно у меня в голове, а вот как это выглядит со стороны, было очень интересно уточнить.
— Будто тебя из постели только что вытащили. Телом здесь уже, а мысли еще там, с ним. Но я ведь знаю, что не было ничего такого, — она вдруг задумалась. — Или не знаю?
Это было одновременно и смешно, и досадно. Почему чужая личная жизнь всем так интересна? Я ведь не выспрашиваю у Инги подробности ее отношений с парнем. Сама рассказывает зачем-то. Иногда в таких красках, что неловко становится. Нет, я не ханжа, но есть вещи, которые касаются только двоих. Они тем и прекрасны — тайной, что недоступна больше никому. Страстью, что оживает лишь в мире, где нет посторонних.
Я точно не собиралась делиться. Ни с Ингой, хоть она и была моей лучшей подругой, ни с кем другим. Это только мое. Вернее, только наше с Ним. Каждая минута, проведенная вдвоем. Каждое слово. Каждая написанная строчка. Только наше.
— Ты знаешь все, что нужно, — уклончиво ответила я подруге, стараясь побыстрее сменить тему. Так лучше для всех. — Дашь мне переписать начало лекции? А то и правда не будет житья от Рогачева.
Мне было мало этого времени. Каких-то ничтожных пятнадцати минут перерыва, часть из которых ушла на объяснение с Ингой. Я хотела быть дома, в тишине своей комнаты, вдали от посторонних глаз — и наедине с Ним. Рассказать все, что я чувствую. Описать все ощущения, что переполняли меня после Его письма. Как всегда. Мне нужно было это пережить, пропитаться Его словами, прочувствовать каждую буковку, оставленную на экране и в моем сердце. А потом ответить, тоже подбирая самые нужные слова, теперь уже для Него.
Но впереди была вторая половина лекции Рогачева, а потом еще две пары. А затем нужно будет бежать на работу. Именно бежать, потому что иначе я ни за что не успею. А уж там ни на мысли, ни на мечты точно не останется ни одной свободной минутки. До самой поздней ночи.
Я уже скучала по Нему. Стоило лишь отложить в сторону телефон после того, как я прочитала письмо, и меня охватила та же самая жажда, что и всегда. Потребность услышать Его голос снова. Почувствовать, как Он прикасается ко мне. Сойти с ума от Его близости.
Это было безумием с самого начала. На что я надеялась, отправляя то, первое письмо? Потом, анализируя все, что случилось, я пыталась найти ответ на этот вопрос, но у меня так ничего и не вышло. Может быть, потому что и не было никакого ответа, как не было причины, объясняющей мой странный и совершенно нелогичный поступок.
Я страдала от одиночества, от глухой, беспросветной тоски, которая навалилась на меня после гибели родителей. Да, повезло, что тетка согласилась забрать меня к себе и я не оказалась в детском доме. Обо мне заботились, одевали, кормили, даже комнату выделили отдельную. Но при этом я как будто перестала существовать. Осталась одна оболочка, которая была вынуждена жить, делать какие-то дела, учиться, принимать пищу, куда-то идти. Но все — без смысла. Я стала никому не нужна. Нет, в доме тети мне никто ни разу об этом не сказал. Ни она сама, ни ее муж, ни мой двоюродный брат. Но ведь и без слов иногда все ясно. Я понимала. Их жизнь никак не изменилась после моего появления. Все текло по привычному сценарию, а до моей боли и отчаянья никому не было дела.
Я не ждала сочувствия с их стороны или каких-то особенных слов утешения. Просто хотела ощутить себя хотя бы на мгновенье такой же нужной, какой была в своем родном доме. Увидеть улыбку, обращенную именно ко мне, радость от того, что я есть. Не похвалу за хорошие оценки и не благодарность за то, что справилась с делами по дому, а просто обыкновенное тепло в свой адрес. Тепло, не связанное с каким-то моими достоинствами.
Да, я, как любой ребенок, мечтала о безусловной любви. О той, к которой привыкла и без которой так сложно жить. Она была у меня прежде, и я слишком хорошо знала, что это такое, чтобы теперь мучительно ощущать разницу и отчаянно желать хоть каких-то перемен.
Перемены и правда происходили, вот только совсем не те, что я ждала. Возить меня в прежнюю школу на другой конец города родственникам было неудобно, и пришлось перевести в другую, рядом с их домом. Я тяжело сходилась с людьми. Конечно, спустя какое-то время и здесь появились новые знакомые, я постепенно привыкала к тому, что теперь моя жизнь полностью изменилась, но при этом не переставала тосковать и скучать по своим родителям. Рана в сердце не заживала, она кровоточила и ныла, каждый день принося новую боль, а поделиться этой болью было не с кем.
Иногда казалось, что я тоже умерла. Или что меня похоронили заживо, обрекая на невыносимо и бесконечное существование в каком-то подземном царстве. Время шло, но ничего не менялось, а от этого становилось только тяжелее.
Не знаю, что стало бы со мной, если бы все осталось по-прежнему. Возможно, я бы окончательно замкнулась в себе, утонула бы в собственных воспоминаниях и жила бы только ими, не желая идти вперед. У меня просто не оказалось бы на это сил. Но случилось чудо. В моем мрачном подземном царстве появился лучик света, и я стала рваться к нему так отчаянно, тянуться так старательно, что этот крошечный луч постепенно превратился в целый поток золотого сияния.
Он спас меня. Каким-то немыслимым образом письмо, которое я отправляла совсем другому человеку, оказалось у Него. И с того дня все изменилось. Вернее, с той ночи.
Я хорошо помню эту глухую, безлунную ночь. Темнота вокруг так отчетливо перекликалась с темнотой во мне, что казалось, всему этому не будет конца. Но ведь не случайно говорят, что темнее всего бывает именно перед рассветом. Мой рассвет наступил, принося облегчение, свободу и такое счастье, которое я и представить себе не могла.
Я сдвинула стаканчик с кофе к краю стола и нажала на плюсик на экране. До начала лекции — всего несколько минут, но я отдам их Ему. Потому что это самое главное сейчас. Я снова подарю Ему себя, потому что не могу по-другому. Подарю, потому что однажды Он сделал то же самое для меня. И только благодаря Ему я до сих пор жива.
Всю ночь, до рассвета, в твоих и моих снах я рядом с тобой. И сейчас тоже рядом. Я злюсь на тех, кто смеет отвлекать меня от тебя. На тех, с кем вынужден говорить ты. На дела, которые нужно сделать нам обоим, прежде чем мы наконец-то сможем побыть вдвоем. Но я все равно рядом с тобой, даже когда нахожусь далеко и чем-то занята. Безумно хочу тебя обнять. Думаю о тебе. Хотя «думаю» — это не очень верное слово. Ты в моих мыслях, в моем сердце. И в теле. Я наполнена тобой. Во всех смыслах.