— Отвали, ясно? — выдохнул слишком тихо, уязвимо. Дернулся, избавляясь от обжигающих прикосновений. А внутри все затрещало, нуждаясь в этой близости, как никогда сильно. — Почему ты решила, что сможешь повлиять на мое решение? Думаешь, какая-то особенная? Не выдумывай! Шуруй назад в свою деревню!
Отшатнувшись, она попятилась.
Слишком наивная, чтобы понимать, что он в действительности чувствовал. Как противоречил жестоким и грубым словам, впиваясь в ее лицо жадным горящим взглядом. Больше всего на свете желая прикоснуться к ней. Больше всего… Прижать к груди. Зарыться лицом в волосы. Чтобы ни о чем больше не думать. Не помнить. Слышать только ее дыхание. Самому ею дышать. Знать, что, несмотря ни на что, она его любит.
"Любит же?"
"Любила?"
Теперь уже не суждено узнать. Нельзя.
Неделю назад надо было спросить, а не, ухмыляясь, как придурок, делать вид, что разлука с ней не разрывает ему сердце. Она бы ему не сумела солгать. Насчет такого, нет. Не смогла бы.
Только теперь уже неважно. Нельзя вернуться назад. Нельзя.
Горечь растеклась в груди едкой теплотой. Протолкнулась вверх, забивая горло. Нос и глаза вдруг зажгло, словно воздух стал отравленным.
Но, на самом деле, отравленным был только он.
— Проваливай, Кузнецова. Давай, не заставляй меня выражаться более понятным способом. Не хочу тебя обижать, короче. Просто, сама понимаешь, это конец, — небрежно указал рукой в сторону дверей. — Теперь иди.
Обижать? Да он ее убил своими словами. Убил!
Грудь пронзила настолько сильная боль, что в какой-то момент Ника решила, будто этот свирепый недуг имеет физическую подоплеку.
Невыносимо.
Вдохнуть бы… Вдохнуть… Вдохнуть не получалось. И надо ли?
К щекам прилила кровь, глаза заполнили слезы. В то время как сознанием все еще руководили сомнения, в душе сгущались мрачные сумерки. Инстинкты и чувства быстрее разума. Тот еще питал надежды, что все сказанное — лишь взрыв ярости Градского, и искал в его глазах тени сожаления.
Но ничего подобного не было.
По всей видимости, Сергея злило то, что она никак не понимает очевидных слов. Эта злость пылала в его взгляде, отражалась в напряженных мускулах лица.
Когда Нику совсем накрыло, он свои глаза прикрыл, избегая даже смотреть на нее. Это задело сильнее всего.
Пришлось приложить колоссальные усилия, чтобы не расплакаться. Не хватало еще, чтобы Град смягчился из жалости. Зажмурившись, яростно растерла глаза. Сглотнула. Вдохнула. Выдохнула.
— Почему? — с силой толкнула его в грудь.
Еще раз. Еще. Пока он не открыл глаза и не посмотрел на нее.
Нелепый и пропитанный обидой вопрос. В нем вся ее боль, растерянность и отчаяние.
Ответа не было. И уже не будет.
Она не стремилась, как сказал бы Сергей, "сохранить лицо". Не пыталась использовать какую-то определенную тактику. Какой вообще смысл беречь гордость, если душа разбита?
Ника только пыталась дышать. А еще — понять.
Убеждала себя не анализировать ситуацию сгоряча. Оставить все чувства и размышления на потом. Вспомнились утешения мамы, в которых она и искала истину.
— Все пройдет, милая. Образуется. Будет все хорошо, вот усидишь.
— Как? — ранимо выдохнула Ника. — Он не звонит… А мне солнце не светит, мам.
— Засветит, Ник. Обязательно. Это только лишь первые чувства. Первые. Еще, знаешь, сколько их возникнет, непрошено-негаданно? — улыбнулась женщина, крепко обнимая дочь. — Смеяться еще будешь!
Ну, что она, маленькая? Надо же понимать! Надо. В самом деле, не набиваться же Градскому насильно. Ему ведь тоже наверняка непросто разрывать эти недоотношения.
"Не кричи".
"Не плачь".
"Дыши…"
Она и замолчала. Только в душе кричала. Оглушая саму себя этой внутренней истерикой, дождалась, когда возникнет первая контузия.
— Окей… Поступай, как знаешь, Сережа… — заговорила с паузами, отрывисто вздыхая между словами.
Тяжело. Больно. Адово.
Завтра ведь уже точно "без него"… Навсегда… Это конец, он сам сказал. Конец.
Внутри трясло от этого осознания. Колотило. Отчаяние и паника, возвращаясь, топили с новой силой.
И Кузнецова неожиданно выдала разумные мысли вовсе не теми словами, которыми должна была.
— Да, делай, как хочешь. Мне с тобой детей не рожать. Знаешь, сколько еще таких будет? И налюбуюсь, и наплачусь… Все, Сережа. Пока.
Не подозревала, что этим запальчивым выпадом выбила весь воздух из его груди. Внутри Градского завибрировала ярость вперемешку с той чертовой болью, от которой он так надеялся избавиться.
Крутанувшись, Доминика с высоко поднятой головой зашагала к выходу.
Градский-за ней.
— Ты меня, бл*дь, не провоцируй! — проорал на весь дом.
Шлепанье ее вьетнамок к сбилось с ритма. Она уверенно продолжала путь через дом к выходу. Понимала, что останавливаться нельзя. На ходу бросила "до свиданья" застывшей родне Сергея, махнула на прощание разинувшей рот добросердечной домработнице. Выскочив во двор, пронеслась мимо охраны.
До ворот не добралась.
— Стой!
Дернув за руку, развернул слишком грубо. В тот момент не сумел по-другому. Ника громко охнула и пошатнулась. Машинально схватилась за его плечи, чтобы удержать равновесие.
Лучше бы упала.
Вдохнув его запах, посмотрела, не скрывая чувств. Они плескались в ее серо- зеленых глазах — кричащие, дикие, уязвимые.
Душу свело. Размазало. И он сломался. На эмоциях скрутил и сжал девушку так сильно, что у нее кости затрещали.
— Кузька…
— Пусти, придурок… — надломленным голосом попыталась потребовать Ника.
"Отпусти ее…"
"Отпусти!"
Требовал сам у себя. Чувствовал, Ника на грани. Не желал доводить до слез. Не хотел ранить еще сильнее… Хотя, куда больше? Сам себя ненавидел. Но не мог ее отпустить. Пытался, но ни черта не получалось.
Какие-то механизмы заклинили. И все. Теперь только ломать. И он сломает, себя не жалко.
"Сейчас только воздуха в грудь побольше…"
Уткнулся лицом в изгиб девичьей шеи. Внутри безумно заколотилось сердце. Зашлось. Понеслось. Грудная клетка затрещала под напором эмоций.
— На*рена ты пришла? — тихо и тяжело выдохнул.
"Нафига сделала все еще сложнее?"
Прижался губами к нежной коже, глубоко вдыхая ее неповторимый запах.
Плечи Доминики ощутимо затрясло. Он слышал, как она шумно вдыхает и выдыхает, в попытках вытеснить из себя все те эмоции, которые он в ней пробудил.
Забавляясь, он порой называл ее "женщина". Вот только… Ника еще не умела играть и лукавить, как-то скрывать свои истинные чувства. Она была его девочкой. Его хорошей девочкой. Его.
Градский понимал, что действует словно долбанный псих. Сначала выставил ее за дверь, а сразу за этим — погнался за ней и удержал.
Да, это было ненормально. Но не мог остановиться.
Изнутри так и рвалось горячее: "Не уходи. Побудь со мной. Просто побудь рядом, в последний раз".
Ника его оттолкнула. Яростно ударила по лицу. Больно. Но не больнее, чем болело в груди. Там расползлось ядовитое жжение. По ощущениям казалось, живой плоти уже не осталось.
Подняв взгляд, в ее глазах увидел слезы.
— Проваливай к чертям, Градский! — пухлые губы мелко задрожали. — Ты, вместе со своими перепадами настроения, мне до смерти надоел!
— Это у меня перепады настроения? Строила из себя, не пойми что! Втиралась в доверие, чтобы потом докладывать все моим предкам?
— Втиралась в доверие? — разинув рот, повторила Доминика. — Это ты втирался ко мне в доверие! Господи, ты заявился к нам домой на Пасху и с чистой совестью уселся с моими родителями за один стол… Тогда как… Уже тогда… — надломившись, ее голос резко оборвался. Когда он думал, что она больше не заговорит, все-таки закричала, будто из последних сил: — Меня тошнит от тебя, Градский!
— Аллилуйя! — возвел руки к небу.
