Мэтр словно не услышал: нетерпеливым кивком указал на покрывало и вопросительно приподнял бровь. Из-за его спины долетел многообещающий смешок. И тут я не выдержала:
— Пожалуйста, умоляю, пусть не смотрят, — прошептала едва слышно, но он услышал и понял:
— Ложись и молчи.
Я подчинилась. Закусила губы и присела, затем легла. Грубая шерсть царапнула спину даже через тонкую ткань платья. Если я была уверена, что допросы — это самое мерзкое, что может быть, то глубоко ошиблась.
Муж подошел к изголовью, резким движением сдернул белую ткань, встряхнул ее в воздухе, разворачивая.
— Подними юбки.
Я только колени сильнее сжала и вцепилась в подол платья, как в последнее спасение. Не хотела, знала, что поздно брыкаться, но не смогла пересилить себя. Тогда мэтр резким движением схватил мое запястье, отвел в сторону, а второй рукой рванул ткань вверх, обнажая мои бедра.
— Надо подстелить.
Ну, конечно же, надо. Обязательно надо. На этой ткани останутся следы моей крови, доказательство завершения ритуала. Вместе с письменными показаниями свидетелей это уничтожит последнюю надежду на расторжение брака.
А потом, игнорируя мои слабые попытки сопротивляться, метр Штрогге подтянул меня к себе, устраивая мои бедра на самом краю.
— Раздвинь ноги шире и постарайся расслабиться, — приказал он. — Закрой глаза или отвернись. Будет больно, но недолго.
Они хотят увидеть, как совершается насилие? Хотят насладиться моим унижением до конца? Отлично, пусть смотрят, но не на безвольную, перепуганную, сломанную жертву. Я хочу выбраться отсюда — и выберусь, даже если придется отдаться каждому из этих мужчин. Снова увижу свет, вдохну ветер, почувствую на губах вкус свободы.
Я криво улыбнулась и уставилась прямо в глаза мужа.
Звякнула пряжка ремня на поясе, затем последовала недолгая возня с пуговицами — и вот уже мужчина подхватил мои колени, с силой развел их в стороны, прижался к моему лону.
— Не смотри я сказал.
Сердце забилось переполошенной птицей, но упрямство не позволило мне отвести глаз. Я судорожно втянула воздух и приказала хрипло:
— Мы отныне муж и жена. Делай, что нужно.
На секунду он замер, будто примериваясь, а потом вошел в меня. Не резко, скорее даже бережно, но я все равно вскрикнула от боли. Его лицо и этот жуткий шрам оказались прямо передо мной. И его глаза — серо-синие, словно сталь зимней ночью.
Несколько безжалостных толчков, казалось, разорвут мое тело. Я судорожно вцепилась в его плечи, стараясь заглушить боль. Но не застонала, только губы закусила. Я — урожденная герцогиня, во мне течет королевская кровь, им не услышать моих криков. Мэтр двигался ритмично и резко, постепенно ускоряясь. А я просто ждала, когда все закончится. Толчок, еще один, еще. Мой муж вдруг закрыл глаза, дернулся в последний раз и, глухо зарычав, остановился.
Это и вправду продолжалось недолго. Несколько секунд я чувствовала пульсацию внутри, потом мэтр выскользнул из меня и приподнялся, застегнул штаны, выдернул ткань с красными пятнами.
— Брак подтвержден. Передайте его величеству нашу глубокую благодарность и заверения в вечной преданности.
Его рука одернула ткань юбки, прикрывая мой стыд хотя бы так. Судейский улыбнулся, сворачивая доказательства.
— Примите мои поздравления, почтенный мэтр. И вы, почтенная мэтресса. Счастья вам на многие лета.
Затем они ушли, оставив нас одних. А я перекатилась на бок, сжалась, подтянув колени к груди, как младенец.
— Передайте своему королю, что я отомщу за все, что он со мной сделал, — тихо прошептала я в грубое серое одеяло. — За каждую мою слезу он прольет десять, за каждый удар — получит сотню, за каждое отнятое у меня мгновенье — отдаст год жизни.
Глава 2. Сюзанна
Тишина.
Ненавистная и такая желанная тишина. Впервые за столько времени меня, кажется, действительно оставили в покое. Победа? Пожалуй.
Кровать жалобно скрипнула и прогнулась под весом мужчины.
Мэтр Штрогге, по-видимому, присел рядом со мной. Больше он не пытался ко мне прикоснуться, даже взгляда его не ощущалось, словно он уже позабыл обо всем, что случилось, и дальнейшее его не интересовало.
— Вот, выпей это. До дна, пожалуйста.
Перед моим лицом на одеяло опустился крошечный стеклянный флакончик с мутной коричневой жидкостью.
— Что это?
Неужели это мой голос? Такой хриплый и холодный, совсем не похожий на прежний звонкий. Принимать неведомый дар не хотелось.
— Настойка, которая не даст тебе понести дитя сегодня.
— Это лишнее, — я пальцем оттолкнула склянку. — У меня уже давно не идут регулы.
— Знаю. Дважды за полгода, да и то, в первые месяцы заточения.
— Тогда зачем?
— Случайности тоже бывают. Беременность убьет тебя: ты слишком истощена, не доносишь даже до половины срока, да и ребенок вряд ли будет здоровым. А если выкинешь плод позже, то не уверен, что выживешь и сможешь родить вообще хоть когда-то.
Он был прав.
Я приподнялась, с трудом откупорила плотную пробку и выпила все до дна. От горькой терпкости свело горло, я закашлялась так, что слезы из глаз хлынули. Внутренности как узлом тугим скрутило.
И тут же почувствовала, как сильные руки приподняли меня, разогнули. Губ коснулась горлышко фляги, и живительная влага немного смыла отвратительную горечь.
— Еще.
После нескольких глотков стало легче, дыхание выровнялось, и хотя слабость никуда не делась, а во рту стоял неприятный привкус, почувствовала я себя гораздо лучше.
— Спасибо, — выдохнула хрипло.
Он только хмыкнул:
— Идти сможешь? Или дать еще немного времени?
— Смогу. Отсюда — даже ползком.
Я и правда готова была хоть на коленях выбираться наружу, хоть выцарапывать эти проклятые серые камни ногтями, чтобы вновь увидеть небо, вдохнуть свежий воздух, увидеть облака и солнце.
— Ползком не стоит, обопрись на меня.
Он протянул мне руку: широкую, суховатую, сильную. Я хорошо помнила безжалостность этих рук, помнила, как он защелкнул кандалы на моих запястьях, помнила его пальцы на моих висках, его магию, впивающуюся в мое сознание, словно острые иглы.
И поэтому встала самостоятельно.
— Покажите дорогу.
За порог темницы мы шагнули одновременно. От неожиданно яркого света я заморгала, глаза больно обожгло белым свечением. Снег, нетронутый и чистый укрыл весь мир кругом.
Белый, словно подвенечное платье.
Так странно, уже зима. А когда меня, перепуганную, еще ничего не понимающую, впервые привели сюда, царило жаркое лето.
Холодный ветер мощным порывом тут же забрался под платье, царапнул кожу невидимыми коготками. Ноги в тонких холщовых туфлях тут же намокли, но это была ерунда в сравнении с тем, что я снова видела небо, вдыхала свежий, наполненный светом воздух.
На плечи неожиданно опустился подбитый мехом плащ, хранящий чужое тепло.
— Не подумал, что тебе не дадут теплой одежды. Жди здесь.
Мэтр Штрогге исчез за углом, оставив меня одну. А я опустилась к земле, зачерпнула полные пригоршни белого серебра, смяла их в руках, поднесла к лицу и едва не рассмеялась. Холодный и острый запах чистоты дразнил ноздри. С непривычной ясностью я видела огромный занесенный метелью двор, трещины в брусчатке на расчищенной дороге, тонкую, едва видимую угольную пыль на фелом фоне, видимо, где-то недалеко прогревали караульню или работала кухня стражи.
Я провела руками по нетронутой поверхности, вычерчивая бессмысленные линии и узоры. Коснулась коленями снега, а потом перевернулась и рухнула спиной на снежное одеяло, уставившись в небо, расчерченное голыми ветвями единственного растущего в тюремном дворе раскидистого дерева.
Безудержная, отчаянная радость накатила со всех сторон.
Я жива, я на свободе, я все еще могу бороться. Из глаз хлынули слезы, и я захохотала уже открыто, понимая, как дико смотрюсь со стороны. С веток с громким карканьем сорвалась стая перепуганных черных ворон и взмыла в небо. Хорошо, что это не невинные горлицы или какие-нибудь экзотические певчие красотки, виденные мной в прошлой жизни.
