Глотая слезы и игнорируя желание Маши успокоить меня, отталкиваю подругу и бегу в туалет. Закрываюсь в кабинке. Повесив сумку на крючок, падаю на крышку унитаза и роняю лицо в ладони, громко всхлипывая.
Мне плохо. Мне больно. Мне страшно.
Я никогда не сталкивалась с такими сильными эмоциями. Я никогда не испытывала того, что ощущаю рядом с Мироном. А он… Наглый манипулятор. Беспринципный. Беспощадный. Пользуется моей слабостью, бросает в пучину отчаяния, не думает о последствиях.
Вдох-выдох… Вдох-выдох…
— Аня! — в кабинку громко постучали. А если быть точнее, тарабанили с такой силой, что на ней скоро появятся вмятины. — Аня, ты здесь? — слышу обеспокоенный голос Марии.
Промокнув последние слезинки туалетной бумагой, издаю хриплый писк.
— А где же мне еще быть…
— Выйдешь?
Игнорируя головную боль, затихаю. Слезы к моменту появления подруги почти остановились. Дыхание замедлилось и стало более глубоким, размеренным.
— Ты одна? — спрашиваю, прежде чем дернуть щеколду.
— Одна.
Выйдя из кабинки, одергиваю сарафан и обмениваюсь с Машей грустной улыбкой.
Она здесь, чтобы меня поддержать. Она здесь, потому как волнуется. Она здесь, потому что готова заступиться за меня в любой момент. Это настоящая дружба?
Не говоря ни слова, Мария берет меня за руку и подводит к раковине, включая холодную воду. И пока я, склонившись, освежала лицо, подруга достала из сумочки бумажные салфетки и косметичку.
— Я могу тебе чем-нибудь помочь? — сочувственно спрашивает Маша.
Помочь? Навряд ли! Сейчас мне хочется оказаться как можно дальше от университета, от Мирона и от этого города. Но к сожалению, такой возможности нет. И единственное, на что я в этот момент способна, так это сбежать с пары и спрятаться, например, в городской библиотеке. Только чтение способно отвлечь меня от проблем хотя бы на пару часов.
Я должна сама разобраться со всем, привести голову в порядок, определиться с чувствами и дать им настоящую, рациональную оценку. Именно так поступают взрослые люди.
— Маш, я решила не ходить на пару. Можешь меня как-нибудь прикрыть?
— Конечно! Что за вопросы! — перекинув волосы за спину, Маша принялась аккуратно наносить пудру на мое лицо, скрывая красноту. — Ань, не забывай, что я всегда тебя поддержу и не брошу в беде. Но… — делая паузу, Мартынова отводит взгляд и принимается кусать губы. — Если… Если все дело в Мироне, то…
— Не говори о нем! — тут же пресекаю и шиплю, будто пытаюсь стерпеть ожог.
— Хорошо… Хорошо… Ты главное — успокойся.
После звонка еще какое-то время стою в туалете, ожидая, пока все студенты разойдутся по аудиториям, освобождая коридор. И только потом осмеливаюсь выйти из сомнительного укрытия, предварительно оценив обстановку сквозь маленькую щель.
Никого. Пусто. Пора…
Выскочив, несусь без оглядки к эвакуационному выходу. Страх оказаться пойманной вызывает большой приток адреналина. Чувствую, как шальная кровь на бешеной скорости носится по венам, подстегивая.
Быстро спускаюсь на первый этаж, забираю в гардеробе плащ и, проскочив охрану, покидаю стены университета.
Но на улице притормаживаю. Остановившись на крыльце, полной грудью тяну свежий воздух, наполняя легкие. Качаю усиленно, без каких-либо фильтров. И он действует на меня успокаивающе, даже голова немного прояснилась.
Устремив взгляд в небо, щурюсь от яркого солнца. Оно, раскинув свои лучи, приятно согревает кожу. Я бы могла часами нежиться под лучами, наслаждаясь теплом, но не стоит забывать, что я стою около универа, где впервые в жизни прогуливаю пару.
Минуя ступеньки, пересекаю территорию университета, время от времени оборачиваясь. Мне все кажется, что сейчас из окна выглянет преподаватель и поймает меня за прогулом. А потом грозный ректор просто вернет документы без права на восстановление.
Да, я могу накрутить себя настолько, что еще неделю буду страдать и просыпаться ночами в холодном поту!
Осматриваясь, замечаю, что не только я прогуливаю занятия. Еще несколько десятков студентов хаотично перемещаются по территории. Кто-то болтает на лавочках, кто-то сидит в зоне перекуса в наушниках, потряхивая головой. Но особый галдеж, вперемешку со смехом и непристойными разговорами, доносится со стороны парковки.
Там, как всегда, плотничком друг другу стоят крутые машины студентов, словно килька в консервной банке. И чтобы утром найти свободное место, автолюбителям приходится играть в тетрис.
Перебегая парковку, прибавляю скорость. Не знаю почему, но именно в этот момент пульс бахает по нарастающей. А когда раздается рев мотора, душа тут же ухает в пятки.
— Эй, мадонна! — слышу знакомый голос и ускоряю шаг. — Давай запрыгивай в тачку, подвезу!
Едва я успеваю покинуть стоянку и ступить на зебру, дорогу мне преграждает черная БМВ. В диком страхе прижимаю к груди сумку, словно щит, и ногами врастаю в землю, теряя способность двигаться.
— Смелее! — ослепляет меня улыбкой наглец.
— Извини, но с тобой я никуда не поеду, — взволнованно выдвигаю и, приложив немалые усилия, пытаюсь обойти машину. Вот только стоило мне шагнуть в сторону, как автомобиль тут же пришел в движение. — Дай пройти… Пожалуйста, — голос едва до писка не срывается.
— Залетай, говорю, — не сдается Мирон и, выбросив на асфальт сигарету, смотрит на меня так, что сердце тут же совершает остановку. Прямо в глаза. С вызовом. Я же от его сумасшедшей энергии всем телом содрогаюсь.
Не смотреть, не растворяться, не чувствовать…
— Слушай, не знаю, что ты задумал, но… но… — тарахчу, не скрывая раздражения.
— Ты станешь моей победой! — неожиданно и весьма уверенно заявляет Савельев. — Моей… — и, спрятав глаза за темными очками, со свистом срывается с места.
Это что, первоапрельская шутка?
«Ты станешь моей победой!»
Мой организм прекращает работать. Просто отказывают все жизненно важные функции. Я не дышу, не моргаю. Полностью обесточена. Стою с открытым ртом и провожаю взглядом отдаляющуюся машину, пока она не скрылась за поворотом.
«Моей победой…»
«Моей…»
Сознание кружится в каком-то вихре. Все внутренности трещат по швам, и мне с трудом удается сохранить оболочку целой. Разорвет же, уничтожит…
Раз за разом прокручиваю в голове слова Мирона. Они, словно самый опасный яд тут же проникли под кожу, опалили каждую жилу, каждую клетку, поражая сердце. Мне срочно нужен кардиостимулятор!
И знаете, что самое страшное? Чем чаще Мирон оказывается рядом, терзая, нарушая мои границы, тем больше я в нем растворяюсь. Он искусно играет на контрасте чувств, лишая меня возможности думать о чем-то отвлеченном, не позволяет потерять к нему интерес.
Дурак! Дурак! Дурак!
Несколько часов бесцельно брожу по городу, восстанавливая жизненный ритм работы организма. Убеждаю себя, что не стоит зацикливаться на словах Савельева, вот только переключиться ни на что другое не могу.
А вернувшись домой, меня второй раз за день подрывает…
— Это все твоя вина! Если бы ты не шастала по многочисленным мастер-классам и уделяла больше времени воспитанию нашей дочери, ничего бы не произошло! — кричит отец не своим голосом.
— Ты не имеешь права меня в этом обвинять! Это тебя целыми днями дома не бывает! Ты даже ночуешь на работе! — парирует мама, отбиваясь на повышенных.
Становится жутко. Я всего пару раз слышала, чтобы они так ругались. Но тому были веские причины. А сейчас, что произошло?
Внутри все задрожало. Дыхание стало учащенным, поверхностным. И накрывает какое-то нехорошее предчувствие.
Снимая верхнюю одежду, иду на кухню, где застаю маму всю в слезах. Она сидит на стуле, склонив голову, а над ней, словно голодный стервятник, кружит отец. Размахивая руками, он обвиняет ее в безответственности, в том, что она плохая мать, кричит дурниной, упрекая в халатности.
— Что случилось? — спрашиваю несмело, замирая в дверном проеме. До побелевших костяшек сжимаю лямку сумки и нервно кусаю щеку изнутри.
