У тебя сейчас своя жизнь, у меня – своя. А песня осталась. Когда-то – любимая. Сейчас – больная.
Гари Мур – «Still Got the Blues».
«У меня все еще есть блюз для тебя» – вторю я музыканту, лежа в постели с тобой.
– Только блюз? – Улыбаешься ты. – Я предпочитаю рок-н-ролл.
И мы оба задорно смеемся, потому что знаем эту байку: само название «рок-н-ролл» в американском сленге означает именно постельные забавы. А уж музыкальный стиль произошел от сленга или наоборот – кто знает?
И под Гари Мура мы сливаемся в горячем поцелуе и любим друг друга до безумия, до опустошения, до бесконечности… И последний аккорд песни совпадает с пиком наслаждения.
– Извини, все так быстро…
– Нет, все так прекрасно…
Джо Кокер – «You Can Leave Your Hat On».
– Слушай, ты не помнишь, как называется та песня, под которую Ким Бесинджер танцует стриптиз в этом фильме… Как его…
– «Девять с половиной недель»?
– У тебя всегда была хорошая память. Он самый!
– Это фильм моей молодости…
– Ну и молодость у тебя!
– Только не говори, что она развратная! В некоторых эпизодах целомудренная просто до неприличия!
– Не говорю. А песню там поет Джо Кокер.
– А тебе слабо стриптиз станцевать?
– Мне?! Слабо?!
И начинается танец. Медленный, завораживающий, беззвучный. И только кровь пульсирует в ушах все сильнее с каждым движением. Я включаю радио. Какая это станция? Неважно… Зато какое совпадение: из динамиков слышится знакомый хриплый голос Кокера.
– У меня ощущение, что у тебя договор с ди-джеем.
– Ну конечно!
Стриптиз заканчивается, не успев начаться. Пересечение взглядов, ток, бегущий по нашим телам, страсть, швыряющая нас в объятия друг другу…
– Господи, кто бы мне сказал, что я на тебя так наброшусь!
– Да ничего, я не в претензии, как ты понимаешь.
– А я тоже…
Игги Поп – «In The Death Car».
– Ну куда ты меня тащишь? Я не умею танцевать!
– Да неужели?
– Неужели!
– Прекрати. Это же просто!
Ты роешься в своих кассетах. Дома у тебя стоит старенький магнитофон. Двадцать первый век на дворе, сейчас кассету днем с огнем не сыщешь. А ты упорно не хочешь слушать диски. Потому что теряется очарование мелодии, немного приглушенной шуршанием пленки.
И под Игги Попа мы делаем шаг вперед, шаг назад, в сторону…
– Вот видишь! Все действительно просто!
– Чтоб не сказать «примитивно».
– Ой да прекрати ты!
– Танцевать – прекращаю…
Твой диван жутко скрипит. Иногда я боюсь, что мы поднимем на уши весь дом. Но тебе все равно. Страсть не знает других звуков, кроме дивной музыки, разливающейся в нас в такт нашим движениям, в такт любви…
«Воскресенье» – «Кто виноват».
О! Тут каждая строчка – просто поток ассоциаций и воспоминаний!
«Кто виноват, что ты устал,
Что не нашел, чего так ждал,
Всё потерял, что так искал,
Поднялся в небо и упал».
– Что ты испытываешь сейчас?
Наша первая совместная ночь. Первый раз с тобой. И мы принадлежим друг другу – до самого рассвета.
– Что я испытываю? Я поднимаюсь в небо. И падаю.
– И снова взлетаешь?
– С тобой – да… И знаешь…
– Что?
– Я так безумно боюсь потерять это ощущение падения… В небо…
"И меркнет свет, и молкнут звуки".
– Почему ты так не любишь заниматься любовью при свете?
– Потому что Света будет тут лишней.
– Тьфу! Я серьезно…
– Не знаю. В полумраке все… так романтично.
"Но долог день, и ночь пуста,
Забиты теплые места".
Третий день без тебя… Ты в командировке. И хоть ты звонишь каждый день, у меня ощущение, что нас разделяют не жалкие десятки километров, а пропасть длиною в жизнь.
– Мне без тебя тяжело. Особенно ночью. Холодно. Я подушку обнимаю – и представляю, что это ты.
– А мне без тебя – днем. Он все тянется и тянется… Работать не могу! А ночью – ты со мной. Во сне.
– Тогда и ты приснись мне сегодня.
– Обязательно.
«Один смешон, другой влюблён»…
– Господи! Ведем себя как дети!
Мы целуемся в каком-то темном подъезде. Мы вполне можем зайти и к тебе, и ко мне в дом, почему-то нас привлекло именно это место.
– Влюбленные приравниваются к детям.
– Такие же смешные?
– Такие же беспечные.
А еще есть Макаревич. «Перекресток семи дорог».
– Значит, все?
– Да, все! И навсегда! Не звони и не пиши.
– Не буду…
И так хочется в последний раз обнять другу друга, почувствовать вкус губ, запах кожи… Но мы делаем шаг в сторону. Оба. Одновременно. Чтобы не поддаться соблазну.
«Перекресток семи дорог – вот и я».
Наши дороги пересеклись – и разошлись. Пересечение было мгновенным. А впереди – целая жизнь. Одна. И в то же время – совершенно другая. Без того человека, с которым ты встретился на перекрестке разных путей.
«Пусть загнал я судьбу свою,
Но в каком бы ни шел строю -
Все мне кажется, я опять на тебе стою».
Судьба… Как я не люблю это слово. От него веет обреченностью. И как ее можно загнать? И куда? В угол? В другую вселенную? На другую страницу книги, а эту страницу попытаться переписать заново?
– Вы выходите?
Задумавшись, не обращаю внимания, что автобус давно остановился. Мне действительно надо выходить. На той остановке, где мы впервые встретились.
Девушка, стоящая сзади меня, нервно пританцовывает. Торопится. В ее сумочке звонит мобильный. И я вздрагиваю. Играет Dire Straits – "Your Latest Trick".
– Алло, милый? Да, я уже подъехала, выхожу!
… Я не верю в совпадения.
декабрь 2007
"Надеяться всегда лучше, чем отчаиваться", – говорил великий немец Гете.
А другой великий немец, Ницше, считал, что надежда – "худшее из зол, ибо удлиняет мучение людей".
Хорошо, что есть философы… Они иногда помогают нам не так остро перенести боль, вонзающуюся острой иглой в душу и разъедающей наше "я" подобно ржавчине.
Но иногда даже философы бессильны.
Ведь боль своя, личная, может не утихать еще долгое-долгое время. И на вопрос "за что?" звучит ответ "так надо". Надо, потому что боль либо убивает, либо облагораживает. Она или сжирает нас заживо, либо дает силы бороться дальше.
Один на один с болью – поединок почти для каждого.
А надежда… Она может либо стать острым мечом в руке разящего, либо надежным щитом, либо последним ударом.
И тогда можно сделать выбор.
Подставиться под этот удар или убить надежду.
Почти то же самое, что убить свое "я".
– Катя, Владивосток, – представилась миниатюрная шатенка с миндалевидными глазами.
Макс поневоле залюбовался ею.
"Хороша девчонка! – Мысленно вздохнул он, но тут же себя одернул. – Но-но-но, парень! Совсем еще молоденькая, куда тебе со своим свиным рылом в этот калашный ряд?"
