— А если они не захотят?
Хатидже улыбнулась.
— Не торопись, красавица. Время уладит и эту неприятность. Ну, или мы чуть поможем ему. Но не сейчас. Ибо твоя нынешняя забота куда важнее — и, думаю, ее разгадка многократно удивит нас обеих.
— Ты уже что-то поняла, добрая колдунья? Можешь успокоить меня?
Колдунья отрицательно покачала головой.
— Увы, малышка, пока я могу сказать тебе лишь одно — я не вижу вмешательства слуг Иблиса Проклятого в судьбу твоего мужа. Не удивляйся — после твоего ухода я советовалась с колдовскими книгами. И ни одна из них не сказала мне, что знания, пусть даже появляющиеся неизвестно как и неизвестно откуда, — это проявление коварства врага всего сущего. Более того, это может быть даже его карой. Но карает Иблис — сама понимаешь — тех, кто прогневал его.
— Прогневал?
Алмас побледнела. «Прогневать самого врага всего сущего! Что же такого натворил мой глупый Маруф, чтобы сам носитель зла обратил на него свой гневный взгляд! Аллах всесильный…»
— Не пугайся раньше времени, девочка. Быть врагом врага сущего — совсем неплохой удел для слабого человеческого существа, верно? Но, думаю, вовсе не козни Иблиса Проклятого виновны в знаниях твоего мужа. Да разве это так плохо — много знать?
Алмас лишь пожала плечами. Она уже не знала, что хорошо и что плохо. Слова Хатидже и утешали и пугали одновременно. Она и готова была отказаться от разгадки, но любопытство просто сжигало ее изнутри. Теперь-то она непременно придет сюда снова! Пусть лишь для того, чтобы просто поведать о матери и муже, об их постоянных ссорах и дрязгах. Кто знает, может быть…
Пришедшая мысль испугала Алмас настолько, что она решилась задать вопрос Хатидже.
— Ты говоришь, уважаемая, что знания могут быть проклятием врага всего сущего, верно?
— Да, девочка.
— Но ведь и моя матушка, о Аллах всесильный и всемилостивый, тоже знает удивительно много! Выходит, ее тоже мог проклясть он, Иблис? И теперь два моих самых близких человека ссорятся, не понимая, что столь сильно притягивает их друг к другу, не осознавая, что судьба не зря свела их?
Колдунья рассмеялась.
— Прости, девочка. Мой смех, должно быть, оскорбил тебя. Нет, твоя матушка, к счастью, как бы много она ни знала, вовсе никем не проклята. И уже тем более не проклята Иблисом. Вспомни, ведь она же всегда говорит, кто и о чем ей поведал… Муж же твой никогда не говорит об источнике знаний… Ты сама рассказывала, что он оскорбляется даже, стоит лишь спросить его об этом.
— Да, — кивнула Алмас. — И никогда нет у нас других поводов для ссор.
— И еще. Твоя матушка, пусть даже она гордится тем, сколь много знает, часто ли бывает права?
Теперь весело улыбнулась Алмас.
— Вовсе не часто. Матушка, да пошлет ей Аллах всесильный и всевидящий долгие годы, всегда знает, кто и куда отправился, но никогда не знает зачем. И потому ее выводы, позволь мне, почтенная, воспользоваться этим ученым словом, всегда более чем удивительны, а иногда и просто глупы. Матушке достаточно обрывка разговора, чтобы перед ней предстала целая картина. И картина эта, вновь я признаю сие, как бы больно мне ни было, грешит тем, что в ней куда больше лжи, чем истины.
Хатидже кивала. Да, знаменитая сплетница Саида ничем не отличалась от прочих кумушек и соседок. И не обширные знания, а лишь необыкновенное воображение отличали ее от любой из собеседниц.
— И ты сама, умница Алмас, почти пришла к тому заключению, к которому я должна была тебя привести. Ты печалишься о том, что матушка не принимает твоего мужа. И дело здесь именно в том, что она, зная крохи, видит целую, но часто ложную картину. Муж же твой, зная более чем много, ничего не измышляет, принимая все таким, как есть. Он похож на наблюдателя, главная задача которого — честно и как можно более подробно описать виденное, ничего не приукрашивая и ни на чем не останавливаясь.
— Я понимаю тебя, добрая колдунья. — Удивительно, но с каждым часом Алмас все труднее было называть Хатидже колдуньей или волшебницей. Просто очень мудрая и доброжелательная женщина, причем вовсе не старая, сидела перед ней.
Почтенная же Хатидже, без сомнения, уже заметила и эту перемену в настроении гостьи, но пока решила об этом молчать. И потому задала женщине неожиданный вопрос:
— А часто ли твой муж рассказывает тебе что-то новое, раньше тобой никогда не слышанное?
— О да, уважаемая, часто. Иногда я прошу его повторить какой-то рассказ, который запал мне в душу. Но Маруф сердится и очень неохотно выполняет просьбу. Так, словно он уже прожил что-то и даже забыл подробности…
Колдунья вновь кивнула. О нет, слова гостьи ничего не подтверждали, но следовало как-то поощрить ее рассказ, показать, что он и нужен и занимателен.
— …Иногда я думаю, что вот если бы меня спросили о чем-то давнем, ну, например, о том дне, когда я впервые подала на стол плов, я бы, конечно, рассказала, но без особого удовольствия. Ибо это уже было, оно не повторится, какие-то мелочи забылись…
— Это уже было, и оно не повторится, а мелочи забылись… — как эхо повторила Хатидже. Она внезапно почувствовала, что разгадка близка, что каждое слово может стать ключевым, что оно, словно солнечный луч, осветит картину, которая прячется пока в густых сумерках…
Ибо сумерки уже наступили — не в воображении почтенной Хатидже, а на самом деле. Солнце склонилось к горизонту, тени удлинились столь сильно, что широкими темными полосами исчертили дворик у дома колдуньи. Внезапно очнулась и Алмас.
— Я утомила тебя, почтеннейшая?
— Скорее, это я утомила тебя расспросами. Ступай, девочка. Беги домой, готовь обильный ужин. Я же буду размышлять над твоими словами, вновь раскрою книги в поисках ответа…
О, как хотелось Алмас спросить, как же читает слепая Хатидже! Но она все же сдержалась, решив, что этот вопрос оскорбит ее собеседницу.
— Да пребудет над твоим домом и твоей судьбой длань Аллаха всесильного! — проговорила она, раскрывая калитку.
— И пусть хранит он тебя и твоих детей, уважаемая! — отвечала ей колдунья, кланяясь в ответ.
«Как она видит? Как может читать? О Аллах всесильный, прости мне это глупое любопытство! Но как же живет эта необыкновенная женщина, которую так боятся все вокруг?»
Макама тринадцатая (да пребудет с нами милость Аллаха всесильного, дабы хватило у нас сил сопротивляться злонамеренным деяниям Иблиса Проклятого)
Горы, поросшие густым лесом, утопали в зное. Солнце раскаленным шаром висело, казалось, над самой пирамидой. Обычно угрожающе длинная зубчатая тень сейчас была столь мала, что не покрывала даже каменную площадку перед ней.
