– А ведь ваш фаллос давно уже стоит, монсеньер, – лукаво заметила Дюбуа.
– Это правда, – ответил епископ, – такие мысли необыкновенно распаляют моё воображение, и я чувствую, что был бы счастливейшим из смертных, если бы смог осуществить их.
– Было время, когда вы могли, монсеньер, и насколько мне известно, вы немало натворили.
– И это правда, я вволю пользовался своей властью.
– А кто ею не пользуется?..
– Только дураки, только они придерживаются рамок, неизвестных таким людям, как мы… Ах, дорогая Дюбуа, какие прекрасные времена ты мне напомнила! Какой тогда у меня был развращенный двор! Как я наслаждался вседозволенностью! Заметив, что при этих сладостных воспоминаниях епископ дал волю рукам, Дюбуа сказала:
– Монсеньер, не заставляйте нашу Жюстину томиться в ожидании: я вижу по её состоянию, как ужасно ожидание смерти. Однако я осмелюсь напомнить, что вы обещали утолить мою жажду мести, это – единственная милость, о которой я вас прошу, и я буду огорчена, если вы приговорите её к легкой смерти, которую испытала Евлалия.
– Ну что ж, – сказал прелат, похлопывая жертву по ягодицам и щипая ей грудь, – в таком случае надо убрать центральную декорацию в этом салоне. Вы, аббат, приготовьте ту адскую машину, которая одновременно обжигает, режет и дробит кости – ту самую, что мы испробовали неделю назад на юной деве, столь прекрасной, нежной и кроткой.
– Я понял, о чем идет речь, монсеньер, – ответил духовник, – но приготовления отнимут много времени.
– Хорошо, тогда мы успеем поужинать, не правда ли, Дюбуа?
– Я всегда к вашим услугам, монсеньер, ваши желания – это мои желания, но я знаю Жюстину и боюсь, как бы эта задержка…
– Ручаюсь, что никуда она не денется, ведь в конце концов мы не будем спускать с неё глаз. Пока аббат настраивал новое орудие пытки, остальные перешли в обеденный зал, где разыгрались новые чудовищные сцены разврата, пьянства и обжорства. Но стоило ли жаловаться на них Жюстине, если они спасли ей жизнь? Перебрав вина и объевшись, епископ и Дюбуа свалились мертвецки пьяными под стол. Как только это случилось, наша героиня накинула на себя одежду Дюбуа, которую та сняла, чтобы продемонстрировать хозяину все свое бесстыдство, схватила свечу и поспешила к лестнице. В доме не было лакеев, и ничто не воспрепятствовало её бегству… Она оказалась на свободе. Она выбрала первую попавшуюся ей на глаза дорогу, которая, к счастью, вела в Гренобль. В гостинице ещё спали, Жюстина бесшумно проникла в комнату Вальбуа. Тот проснулся и с трудом узнал бросившуюся к нему девушку. Что такое?.. Что вам угодно?
– Ах, сударь!
И сотрясаемая рыданиями Жюстина рассказала обо всем, что с ней произошло.
– Надо скорее арестовать Дюбуа, – добавила она, – это чудовище находится в двух лье отсюда, я покажу дорогу. Подлая женщина! Помимо всех своих преступлений она ещё забрала мои вещи и пять луидоров, которые вы мне дали.
– О Жюстина! Видит Бог, вы самая несчастливая девушка на свете, но среди моря бед, которые вас преследуют, вас охраняет небесная рука, пусть же это будет для вас лишней причиной оставаться всегда добродетельной, а добрые дела никогда не остаются без вознаграждения. Однако Дюбуа мы преследовать не станем: я уже объяснил вам вчера, почему не стоит делать этого, а я возмещу урон, который она вам нанесла.
Через час портниха принесла Жюстине два комплекта верхней одежды, а белошвейка – рубашки.
– Пора в путь, – сказал тогда Вальбуа, – мадам Бертран предупреждена, она ждет вас.
– О добрейший человек! – прослезилась Жюстина, падая в ноги Вальбуа. – Пусть небо когда-нибудь воздаст вам за все, что вы для меня сделали! Я не перестану молиться за вас.
– Ступайте, милая девушка, – ответил этот честнейший из смертных, обнимая нашу несчастливицу, – счастье, которого вы мне желаете, у меня уже есть, потому что я вижу его в ваших глазах.
Вот так Жюстина покинула Гренобль, и если она и не нашла там всего того, на что надеялась, по крайней мере ни в одном другом городе она не встречала столько порядочных людей, которые её пожалели и пришли ей на помощь.
Приключения в Вильфранш. – Тюрьма. – Что получила Жюстина от друзей, за которыми она послала. – Как отнеслись к ней судьи. – Освобождение. – Поездка в Париж. – Последняя встреча
Жюстина и её спутница путешествовали в небольшой коляске, запряженной одной лошадью, которой правили по очереди. В коляске лежали товары мадам Бертран, с ними была крохотная девочка пятнадцати месяцев от роду, которую мать кормила грудью и которую наша чересчур чувствительная Жюстина, к своему несчастью, полюбила так нежно, как будто сама произвела её на свет. Эта Бертран была весьма противная особа: подозрительная, болтливая, любительница посплетничать, занудная и ограниченная – пожалуй, этими словами можно нарисовать весь её портрет. Каждый вечер они неукоснительно перетаскивали все вещи в гостиницу и спали вместе с ними в одной комнате. До самого Лиона все шло хорошо, но в этом городе, где они остановились на три дня по делам мадам Бертран, у Жюстины произошла встреча, которой она никак не ожидала. Однажды пополудни она прогуливалась по набережной Роны вместе с одной из служанок гостиницы и вдруг увидела достопочтенного отца Антонина из монастыря Сент-Мари де Буа, теперешнего настоятеля заведения, принадлежавшего его ордену и находившегося в Лионе. Монах сразу подошел к ней и, вполголоса попеняв ей за бегство, намекнул, что она подвергается большому риску вновь оказаться в родной обители, если он сообщит о ней начальству в Бургундии, к этому он добавил, что никому ничего не скажет, если она сию же минуту согласится посетить его жилище вместе с девушкой, которая её сопровождает – слишком свеженькой и смазливой, подчеркнул он, чтобы внушить ему кое-какие желания. Затем сказал, обращаясь к спутнице Жюстины и поглаживая её по спине:
– Мы вам обеим хорошо заплатим; нас в доме десять человек, от каждого вы получите по луидору, если будете любезны с нами.
Как нетрудно предугадать, Жюстина густо покраснела от такого предложения. Она попыталась было уверить монаха, что он принимает её за кого-то другого, но это оказалось бесполезно, и она начала делать ему предостерегающие знаки, что также не помогло утихомирить этого нахала – напротив, ещё сильнее распалило его. В конце концов монах сдался и ограничился тем, что попросил у девушек адрес. Чтобы от него отделаться, Жюстина назвала первый, пришедший ей в голову; он записал его и удалился, сказав, что скоро наведается к ним. Возвращаясь в гостиницу, Жюстина постаралась как можно вразумительнее и пристойнее рассказать предысторию этой злосчастной встречи своей спутнице. Но то ли она не совсем убедила её, то ли служанка обиделась за добродетельный порыв Жюстины, который лишил её обещанного заработка, – короче, она проболталась. Жюстина не замедлила понять это по поведению Бертран во время ужасного события, которое произошло в ту же ночь. Между тем монах не объявился, и они поехали дальше. Покинув Лион, в тот день наши путешественницы могли заночевать только в городке Вильфранш, куда они прибыли в десять вечера и сразу легли отдыхать перед завтрашней долгой дорогой. Не прошло и двух часов, как неожиданно их разбудил удушающий запах дыма. Поняв, что в гостинице пожар, они поспешно вскочили. И о праведное небо! Пламя уже подступило вплотную к их двери. Они, полуодетые, выбежали в коридор и увидели, что стены начали рушиться, услышали треск и грохот падавших досок и ужасные вопли людей, угодивших в пламя. Окруженные со всех сторон огнем, они не знали, куда бежать дальше. Скоро они оказались в толпе обезумевших от ужаса постояльцев, мечущихся в поисках выхода. И тут Жюстина вспомнила, что её спутница, более озабоченная своим спасением, нежели судьбой дочери, совершенно забыла о ребенке. Она забежала в комнату, где осталась малышка, пробилась сквозь языки пламени, обжегшие все её тело, схватила девочку; устремившись обратно, споткнулась о балку, наполовину сгоревшую, уронила драгоценную ношу и спаслась только благодаря какой-то женщине, которая подала ей руку и выволокла из толчеи. Её тут же бросили в почтовую карету, следом села её спасительница… Спасительница! Великий Боже! Какое слово приходится нам употребить! Этой спасительницей была Дюбуа.
