Остановился перед родней, ожидая, когда отец на правах вождя стартует со своими наездами.
Если мыслить, как нормальный человек, Сергей своим яростным поступком все, к чертям, завалил. В юридической плоскости, избиение человека — это уголовная статья. В его случае ситуация усугублялась еще и тем, что преступление совершено на территории университета.
Ждал, когда начнет приваливать.
Но ничего не происходило. Все молчали. Уставились на него, как на случайного незнакомца, который за каким-то чертом пробрался в их казематы. Рассматривали. Изучали. Выискивали, не пойми что.
Крутанул бейсболку козырьком назад.
— Могу я ознакомиться со сценарием текущего представления? Знаете же, что мне, как бесчувственному чурбану, трудно предполагать, что вы от меня ожидаете.
— Цыганочку с выходом, — затребовала Леська с ухмылкой.
И так как "старшие" продолжали молча таращиться, Серега, подыгрывая, отбил сестре поклон.
Выпрямился и замер.
— Чётя очкую… — подмигнул. — Для цыганочки.
Улыбка Леськи стала шире. Миколу больше двух месяцев с ее выписки из больницы. В последнее время Град несколько раз пытался описать состояние сестры, но слов не хватало. Ни строчки. Как будто заклинило. А может, проблема состояла в том, что все рифмы уходили в направлении Кузи. Подсознательно он ее — и грубо, и ласково, и даже матом… Но тетрадь так и лежала нетронутой.
Вернулся к мысли, что доволен увидеть Леську улыбающейся. И если уж ему все равно прилетит…
— Я у мамы один сын, сразу после дочки, — зачитал слегка охрипшим голосом первое, что пришло в голову.
Алеся прыснула смехом, закатила глаза и тряхнула светловолосой головой. Слава посмотрел, как на долбо*ба. Что, конечно же, не ускользало далеко от реальности. Его, Града, внутри все еще колбасило. Радость, восторг, нервное возбуждение, эйфория — не находил точной формулировки. Если свериться с толковым словарем, вряд ли эти ощущения назывались каким-то одним единственным определением.
Очень сильно хотелось быстрее оказаться одному, чтобы мысленно пережить и понять все моменты уходящего дня. Круг за кругом.
Игнорируя неизгладимое презрение к собственной жалкой персоне, Серега неосознанно усмехнулся.
Рассчитывал, что отец прервет его скотское позерство гневной тирадой. Да он его после всего раскатать должен! Но тот продолжал молчать, будто дар речи утратил.
— Раунд[1], - выдал, настойчиво полагая, что родне стоит срочно подключаться к диалогу.
— Не имею ничего против цыганочки и стихов, но мне больше нравилось, когда ты танцевал сальсу. Раз-два-три-четыре… — виляя бедрами, выдала бабушка Сергея, Стефания Митрофановна. — Пять-шесть-семь-восемь.
Отец оценил абсолютно несмешную шутку матери, издавая непонятный крякающий звук.
— Ни слова больше об этом, — предупредил Град с чувством легкого раздражения.
Да, его вдруг пристыдило упоминание о занятиях бальными танцами. Видимо, нервная система пребывала в неком разболтанном состоянии после всего случившегося и реагировала на всякую ерунду. Следовало отдохнуть, чтобы прийти в норму.
— Ладно, раз твое собственное лицо цело и невредимо, я намерена выпить бокал вина и отправиться спать, — произнесла бабушка.
— У меня тоже с утра важная встреча. Так что… Всем спокойной ночи, — заложив руки за спину, отец с гордо поднятой головой следом покинул гостиную.
"Что за нах???"
"Он что, объелся грибов?"
Серега буквально окаменел, изумленно глядя перед собой.
— Собрание завтра после четвертой пары, — сообщила мать, поднимаясь с дивана.
Моргнул, на повторе прокручивая ее слова только затем, чтобы осмыслить.
— Постарайся выражаться без матов. Никаких бейсболок. Требуется пристойный внешний вид, я тебе рубашку и брюки приготовила. Хотя, кто тебя не знает… — улыбнулась чересчур довольно, учитывая случившееся.
— Это все?
— А что еще?
— Не хочешь спросить, почему я его избил?
— Я уже знаю, почему. Алина Кузнецова к нам на кафедру заходила.
— И что? Все? Ты не собираешься выписать мне пиз… — не хватило выдержки, чтобы замыливать свое удивление приличными словами. — И что случилось с отцом? Он "дал борща" с корвалолом?
— А что не так с отцом?
— Да он меня за меньшее в бараний рог скручивал!
— Перегорело, видимо, пока ты изволил явиться.
— Да ни в жизнь!
"Это нахр*н невозможно!"
— Папа очень удивился тому, что ты защитил эту девушку. Не просто же подрался… Она тебе нравится?
— Не надо пороть чушь, — яростно возмутился, натыкаясь взглядом на странную улыбку матери.
Перевел взгляд на Леську, та тоже светила зубами во всю свою физическую возможность. Дальше по кадру вообще все плачевно: у Славы то ли предобморочное состояние, то ли запор, то ли первые признаки более серьезной болячки.
Порывало напомнить им всем, что у него-то, в отличие от них, железный иммунитет. Хотя они и без дополнительных уведомлений должны знать.
— Бл*дь… Напридумывали уже, да? Не кода, ладно? Она… Кузя — просто мой друг. Ничего такого… особенного, — самому же не понравились заминки и паузы между словами.
В обычном человеческом понимании они указывали на нечто большее. To, что человек либо пытается укрыть, либо по каким-то тщедушным причинам не может озвучить.
Алеся кивнула. Двинувшись к выходу, за каким-то чертом притормозила около него. Тронула рукой предплечье.
— Любая страсть толкает на ошибки, на самые глупые толкает любовь[2].
— И к чему сейчас эта декламация? Вообще мимо. Прекращай лыбиться.
Леська с неким гребаным снисхождением, которое выказывала к Сергею лишь пару раз за всю жизнь, похлопала его по плечу.
— Зайду к тебе попозже.
— Не утруждайся. Ничего нового не раскопаешь. Ничего нет.
— Угу.
— Своему Славе будешь "гукать".
— Угу.
— Мам? Скажи ей что-то.
— Алеся, оставь брата, — вмешалась мать.
И тут же рассмеялась вместе с Леськой.
— Да идите вы…
***
В комнату, после тихого четырехтактного стука, вошла Леська. Град поморщился и отложил на край стола тетрадь, которую до этого бездумно вертел в руках. Не прятал. Знал, что сестра без спросу не возьмет.
Наблюдал за тем, как Алеся прошла к большому аквариуму. Заглянула через стекло, отыскивая расположение одной единственной черепахи.
Серега тихо, практически беззвучно, вздохнул. Его беспокоило то, что у сестры все еще сохранилось это механическое касание рукой к животу.
— Помнишь, какой она была, когда я ее принесла? — это уже шло, как чертова риторика. Задавала этот вопрос едва не в каждый свой приход. — Со спичечный коробок. А теперь…
— А теперь она на пенсии. Оставь животное, Буффало не любит внимание.
— Какая пенсия? Не сочиняй. Черепахи живут до восьмидесяти лет.
— Моя заслужила очень длинную мирную старость. Ей нравятся тишина и покой.
— Да, конечно, — склоняясь над аквариумом, постучала по стеклу, чтобы привлечь внимание животного.
Буфа даже глаза не открыла. Еще тот пофигист — любила "динамить" непрошеных гостей, и хозяина в том числе.
— Можно я ее покормлю?
— Грязный прием. Буффало уже ела. Не надо ее перекармливать. Она все-таки женщина.
— Бу-бу-бу. Женщина-черепаха с мужским именем.
— Когда вы уезжаете?
— Послезавтра.
— Слава как? Доволен?
— Почему ты у него не спросишь?
— Он умеет разговаривать?
— Серый!
— Так доволен?
— Да.
— Счастливый мужик. Ему вот много для жизни не надо. Уже вижу, как ты открываешь дверь "Крузера", а он с радостным лаем запрыгивает на пассажирское сидение.
— Серый!
— Не превышай скорость слишком сильно и следи, чтобы окно было закрыто, — продолжал с абсолютной серьезностью. — Если Слава выставит голову, заработает конъюнктивит.
— Серый!
— Ладно-ладно. Перегнул. Отломалось. Выбрасываю, — поднял руки в знак капитуляции. — Чего пришла?
