- У меня планы уже, Ань. Давай в другой раз, - отказываюсь, малодушно испугавшись, что она все поймет. А вот жалости мне сейчас точно не надо.
По ощущениям - внутри руины. Вроде бы и не успели построить что-то по-настоящему ценное, а чувствую себя как брошенка какая-то.
Так боялась этого брака, потом убедилась, что Ян нормальный, увлеклась, а в итоге снова получила щелчок по носу.
Получается, никогда он не воспринимал меня всерьез.
Дома сейчас только Макс. Ян снова уехал.
- Да не парься ты так, - говорит его сын. - Он вечно где-то по делам мотается. Такая работа. Давай, может, сериальчик включим?
Смотрю с тоской на Макса, развалившегося на диване, на елку, которую с такой любовью украшала, чтобы сделать праздник для мужа, чтобы это был наш первый семейный Новый год.
И так тошно становится.
- Нет, я к тете обещала заехать. Извини.
Решение принимаю молниеносно. Еще недавно я злилась на нее и на отца, а теперь, получается, еду, чтобы найти утешение. Да я просто сама последовательность.
Снова беру такси. Не хочу ехать с водителем Яна. Может, он и здесь где-то - стоит только позвонить, но этот протест буквально рвется из меня.
Мне одиноко, больно и тоскливо. И как многие люди, я бегу туда, где мне могут помочь, к близким, которым не все равно.
В дом я практически залетаю, надеясь найти сначала отца. Знаю, что он скупой на эмоции и чувства, но хочу спросить - правда ли, что Ян решил жениться сам. Этот вопрос важен для меня. Не знаю, что изменится, если все-таки папа надавил на него. Наверное, поможет мне смириться. Или же, наоборот, причинит боль.
Но в кабинете отца пусто. Расстроившись, иду к лестнице, но торможу на полдороги, услышав голоса в гостиной.
Точнее, даже не голоса, а звуки поцелуев и голоса. Причем оба голоса знакомые до боли.
Часть меня отказывается сопоставлять факты и принимать очевидное. Медленно, на негнущихся ногах подхожу ближе - дверь не заперта, так что когда оказываюсь совсем рядом, то мне открывается отличный вид на полуголую парочку, удобно расположившуюся на диване.
Мамочки…
Зажмуриваюсь, но когда открываю глаза, вижу все то же самое - отца, откинувшегося на спинку, и тетю, сидящую полуголой на его коленях. А руки папы между тем на ее ягодицах.
- Давай, Анют, сама поактивнее. Что-то вымотался я сегодня.
- Совсем ты себя не бережешь, - с трудом различаю шепот тети. И она действительно начинает чуть приподниматься, а я радуюсь, что ее задравшаяся юбка прикрывает их плотный контакт.
- Ты и десять лет назад загонял себя так, что приходилось все самой, - усмехается она, а отец, рыкнув, подается к ней и хватает за шею.
Все это происходит вроде бы быстро, но для меня растягивается в нечто длинное и тягуче резиновое. Словно режим воспроизведения выкрутили на минимум.
Задеваю дверь, та чуть скрипит. А в следующее мгновение на меня смотрят участники этого шоу. А я резко возвращаюсь в реальность.
- Ива! - последнее, что я слышу, перед тем как выбежать из дома.
В этот момент я не успеваю осмыслить то, что узнала. Нет, просто действую на инстинктах.
Бежать. Раз, два. Мимо охраны.
Бежать. Три, четыре. Найти такси. Слишком долго.
Бежать. Пять, шесть…
- Подождите! - кричу проезжающей мимо машине. Наш сосед - Виталий Игоревич - и правда тормозит. - Вы в город? - спрашиваю, подбегая к машине.
- Привет, Ива. Да, вот дочке надо купить кое-чего.
- Подвезете?
- Конечно, забирайся.
Виталий Игоревич уже лет десять живет рядом, мы с ним и его женой и дочкой хорошо знакомы. Поэтому я сажусь к нему в машину, надеясь, что отец не успеет узнать, с кем я уехала.
Сосед что-то спрашивает, но быстро понимает, что я не том настроении.
- Вы извините, - говорю, когда прошу высадить меня в центре города. - Я просто очень спешу, хотела вот подарок сделать своим.
- Ива, у тебя точно все в порядке? Может, отцу позвонить твоему?
- Да-да, конечно, все хорошо, - натянуто улыбаюсь. - День просто сумасшедший.
Попрощавшись, выхожу из машины и быстро перехожу улицу, там сворачиваю в центральный парк, уходя все дальше.
С каждым новым шагом заморозка, в которой я пребывала с момента, как увидела отца с тетей, начинает таять, а душевная боль становится все более ощутимой.
Они вместе… Мой отец и моя тетя вместе.
Но не это ранило меня больше всего. В конце концов, со смерти мамы прошло четыре года, и я, конечно, понимаю, что отец не жил монахом все это время.
Но та фраза Ани…
Десять лет назад…
Они, получается, были вместе и десять лет назад. Значит, за спиной у мамы отец изменял ей с ее же сестрой.
Он изменял ей. Изменял!
С моей тетей…
Снег падает все сильнее - уже почти стеной. Остается у меня на лице, превращаясь в капли. Он смешиваются со слезами, которые я даже не пытаюсь прятать.
Мне так больно. Мне так ужасно больно, что кажется, сейчас мое сердце просто истекает кровью.
Вспоминаю, как Аня поддерживала, как сообщила мне, что мама погибла, что она не вернется.
Вспоминаю день похорон, как они с папой были так сильно убиты горем.
Как после отец практически отказался от меня, и только тетя была со мной. Держала за руку, плакала и говорила, как ей не хватает моей мамы.
Я думала, наше горе было общим. Я думала, она любила ее.
А она просто предательница.
Такая же, как мой отец!
Ненавижу! Как же я их ненавижу!
Теперь некоторые фразы обретают другой смысл, я же должна была заметить. Невозможно ведь скрываться идеально. Но я так доверяла, была настолько уверена в своих близких, что мне даже в голову не могло прийти, что эти двое предают мою маму!
Не-на-ви-жу!
Торможу посреди аллеи. Растерянно смотрю по сторонам. Похоже, я потерялась. Но это не пугает. Мне так больно, что я готова остаться прямо тут, на ближайшей лавочке.
Сейчас и мой брак видится для папы лишь возможностью избавиться от меня. Они ведь даже после смерти мамы скрывались, наверное, из-за меня.
Как воры, прятались по углам, но теперь-то, когда меня нет дома, можно устраивать разврат прямо в гостиной! На том диване, который мы с мамой так долго выбирали…
Тупая пульсирующая боль крошит мое сознание, дробит на кусочки, и я, устав с ней бороться, сажусь на ближайшую лавочку, откидываюсь на спинку и, запрокинув голову, позволяю снегу падать мне на лицо.
Крупные белые хлопья обжигают холодом, мгновенно тают, превращаясь в слезы по моему растоптанному детству.
Как давно это? Сколько? Сколько лет длится это вранье?
Десять лет? Или больше? Что если с самого первого дня, как мои родители поженились?
Не выдержав, рыдаю в голос. Кажется, даже вою. Я не готова к такому. И часть меня малодушно думает, что лучше бы я не поехала к папе, лучше бы позвонила предварительно. Лучше бы я не знала…
Мой привычный мир не просто рушится - он рассыпается в труху, превращаясь даже не в осколки, а в горький пепел.
Обломки можно склеить, восстановить и починить.
Пепел нельзя превратить обратно в листок. Пепел - это прах…
Сворачиваюсь и укладываюсь на скамейку. Холода почти не ощущаю. Прикрыв глаза, вспоминаю маму.
Ее улыбку, тихий счастливый смех. Как она будила меня по утрам, целовала, называя любимой звездочкой.
Она была такой замечательной, солнечной, искренней. Она должна была жить! Она! А не они!
Мне все холоднее, но я этого будто и не чувствую. Глаза закрываются, а образ мамы все четче.
Мамочка, забери меня. Забери к себе. Туда, где не болит. Где не предают. Где не делают больно.
Ива…
Морщусь, закрывая глаза крепче.
- Мама, - бормочу, хватаясь за ускользающий образ. Я ведь почти догнала ее, почти оказалась рядом. - Мамочка, не уходи.
- Ива! - более настойчивое, и при этом мужское. - Ива, очнись! Открой глаза! Лапочка, ну, давай же!
- Нет! - кричу, услышав столь привычное обращение, от которого боль волнами расходится по телу. - НЕТ!
