Поднимая пистолет, удерживаю его тяжесть обеими руками. На мгновение зажмуриваюсь, страшась того, что могу увидеть. А потом резко распахиваю глаза. У меня нет ни должного опыта, ни времени, чтобы охватить ситуацию целиком. Натыкаюсь взглядом сразу на Саульского. С нервным смешком рвано выдыхаю радость, забывая, что держу его на прицеле.
— Ты что вытворяешь? — напирает он, оттесняя меня обратно к машине.
Вижу на его лице и на белой рубашке россыпь бесчисленных красных крапинок.
Кровь. Кровь. Кровь.
Меня охватывает ужас.
— Вернись в машину, — сурово цедит Сауль, выдергивая из моих рук ствол.
— Что произошло? Ты ранен?
Мои глаза заполнены слезами, но это не мешает подметить периферийным зрением, что остальные мужчины не двигаются. Стоят и хранят молчание.
— Со мной все в порядке. Вернись в машину. Сейчас же!
Распахивая дверь, обхватывает меня руками и трамбует на заднее сиденье. Я несдержанно цепляюсь за его шею, не давая отстраниться. Хочу с собой уволочь. Спрятать. Закрыть.
— Юля!
— Не оставляй меня, Рома… Рома… Ромочка, едем домой… Пожалуйста, едем домой прямо сейчас…
— Разожми руки, Юля, — он, конечно, может силой меня оторвать, но, несмотря на раздражение в голосе, по какой-то причине этого не делает. — Я вернусь через несколько минут.
— Обещай…
— Обещаю.
— Ты не можешь быть уверен…
— Я могу все.
Разжимая мои пальцы, неделикатно толкает глубже в салон и с громким ударом захлопывает дверь.
Скручиваясь, стискиваю перед собой ладони и задушенным шепотом бормочу какие-то молитвы. Теперь я реагирую на каждый шорох, до ужаса страшась услышать новые звуки выстрелов.
Чья это кровь? Чья это кровь? Чья это кровь?
Господи, пожалуйста…
Я научусь его слушаться… Научусь! Только пусть все будет хорошо!
Наверное, срок моей эмоциональной агонии не так долог, как ощущается. Но мне в какой-то момент кажется, что я переломлю сама себе пальцы, настолько отчаянно я их сплетаю. Шепчу что-то уже совершенно бессвязное, даю противоестественные обещания.
Первой открывается водительская дверь, и в салон вместе с порывом ветра ныряет Чарли. Волна паники сумасшедшим гейзером ударяет меня под горло, но не успевают сформироваться вопросы, как отрывается и пассажирская.
Шквал эмоций обдает меня изнутри горячей волной, и я одномоментно выхожу из леденящего застоя. Громко и протяжно выдыхая, пытливо осматриваю Саульского на предмет физических повреждений. Насколько это, конечно, возможно с заднего сиденья. Он выглядит таким же монолитным и спокойным, как и обычно. Открывает бардачок, извлекает оттуда пачку влажных салфеток и принимается оттирать от крови лицо, шею и руки.
— Сука, показушник, бля, — выплевывает Чарли сквозь смех, и я только сейчас понимаю, что, наконец, услышала, как он разговаривает.
Первый раз его замечание «Фроловские» прошло мимо меня по причине сильного волнения.
Машина трогается. Едем медленно и в полной тишине. Я бы могла ее нарушить, но еще не нахожу слов, с которых лучше начать. Взрываюсь дома, когда Рома отдает распоряжение сервировать стол и скрывается в ванной первого этажа. Врываюсь следом за ним, не озадачиваясь, понравится ли ему это или нет.
Встречаемся взглядами в зеркале. Его — тяжелый и темный. Но есть в нем что-то еще. Это чувство окатывает меня с ног до головы жаром.
Какое-то время еще сохраняем тишину. Пока он подворачивает рукава по локоть, подставляет ладони и предплечья под поток воды. Склонившись, несколько раз ополаскивает лицо, затылок и шею.
Встряхивает кисти, но не спешит брать полотенце. Давая холодным каплям стечь по лицу за ворот перепачканной рубашки, вновь возобновляет зрительный контакт со мной.
— Последнее предупреждения, Юля. Еще раз ты ослушаешься приказа, посажу дома под замок.
Меня разрывает от противоречивых чувств. Слишком много их. Это и злость, и радость, и страх, и отчаяние, и тоска, и предвкушение… Слишком много и слишком сильно — сминает душу. Выворачивает наизнанку.
— Я не хотела. Испугалась, услышав выстрелы.
— Ты подставилась. И кроме того отвлекла меня.
— Прости, — впервые произношу это настолько искренне. — Тебя пытались убить?
— Никто не пытался меня убить.
— Но чья это кровь? Кто стрелял? Что произошло?
Не хочу его нервировать. Вижу, что и так на пределе. Мне просто все еще до ужаса страшно. За него.
— Никто не пытался меня убить, — упорно и ожесточенно повторяет Саульский, опуская все остальные вопросы.
Сжимает края фаянса пальцами. Склоняя голову немного ниже, уводит взгляд. Мне тотчас становится холодно. Я хочу его обнять, коснуться его огня. Пусть обжигает.
И я обнимаю. Подхожу сзади, обхватываю руками, утыкаюсь носом между лопаток, игнорируя острый чужеродный металлический запах, вдыхаю лишь его собственный.
Саульский не двигается. Я тоже.
— Прости. За все, что я делаю неправильно. Прости.
Размыкая мои кисти, он медленно оборачивается. Поджимая губы, долго всматривается мне в глаза. Ничего не говорит.
Может, у него, как и у меня, слова закончились? Может…
Хватаясь за окровавленный воротничок его рубашки, я приподнимаюсь на носочки. Приближаюсь медленно, взглядом уговаривая не отталкивать. Он прослеживает эти манипуляции: смотрит мне в глаза, на губы, снова в глаза, и снова на губы… С шумным выдохом легко касаюсь его влажной кожи. Собирая холодные капли воды, подбираюсь к губам. Приникаю с дрожью. Целую мягко и безумно взволнованно. Грудь ожидаемо простреливают искрящиеся всполохи.
Вздыхаю, ощущая, как Сауль начинает двигаться. Поднимая руки, сцепляет их у меня за спиной, сминает свитер и, скользнув под шерсть, сжимает талию. Чуть приподнимает меня над полом и отвечает на поцелуй — жадно и напористо.
Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.
Рома…
Все случается очень быстро. Поцелуев становится недостаточно. Саульский высаживает меня на стиральную машину, которая в это время с характерным шумом отжимает белье. Дает нам встретиться взглядами буквально на несколько секунд.
Да! Да! Да!
Он раздевает меня, я раздеваю его — и на это уходит большая часть времени нашей близости. Потому что потом… Когда он характерно врывается в мое тело, растягивает на первых невыносимых толчках… Больно и приятно — неразделимо. Потом… нам обоим хватает меньше десяти толчков, чтобы разорвать замкнувшее наши тела напряжение. Соединиться в одной точке. Сплавиться. Преобразоваться во что-то новое — мощное, объемное, безжалостное и бесстыдное.
Я на эмоциях. Он, вроде, как обычно… Но я абсолютно точно понимаю: прежними мы уже не будем. Мы оба.
Едва стихает чувственная дрожь, тело сотрясает другими эмоциями. Я плачу. Прижимаясь к Саульскому, не отпускаю от себя. Громко и беззастенчиво захлебываюсь слезами.
— Сильно испугалась?
Киваю часто-часто, еще крепче стискивая его руками и ногами.
— Не плачь, — это не помогает. — Юля, не плачь.
— Дай мне пару минут…
— Две. У тебя две минуты.
Этого хватает. Я высыхаю даже быстрее. Силы на исходе.
Когда стиральная машина докручивает последние секунды программы, я, полагая, что ее шум способен как-то смягчить посыл, поддаюсь порыву и заявляю:
— Я никому тебя не отдам, Саульский. Ни Богу, ни черту, ни другой женщине. Никому. Запомни.
— Запомню, — его ответ звучит уже в тишине.
Я пытаюсь отыскать в его голосе злость или хотя бы раздражение, но ничего из этого не различаю.
— Все понятно. Я за тобой, хоть мертвый, ты за мной, хоть в ад, — добивает Сауль. — Порядок. Контракт работает.
А мое сердцебиение вновь становится отрывистым и мощным.
Глава 23
Твое сердце должно быть моим.
© Пикник
Юля
— Ты, вроде как, похудела… Влюбилась, что ли? — Савельева с разбегу заваливается на мою кровать. — О, удобный у тебя матрас! Так пружинит прикольно.
