Мои мысли невольно утекают совсем не в том направлении. Кажется, я даже слегка розовею. Напускаю суровость, однако видок у меня, вероятно, смехотворнее, чем у Бунши [8], когда он строил из себя царя.
— Ничего я не похудела. Такая же.
— Заметь, отрицаешь только одно! Не похудела, но влюбилась? Ты так покраснела! Офигеть! Я права, что ли?
— Что ли! — бросаю в Ритку подушкой.
Отчего-то сама смеюсь, хотя положение мое отнюдь не радостное. Все сложно. Как и прежде. А возможно, даже хуже. Потому что теперь я откровенно тоскую, когда Ромы долго нет. Ужасно за него переживаю и безумно ревную.
Не знаю, что послужило причиной, но он, наконец-то, позволил Савельевой приходит к нам домой. Мне очень нравится теперь думать и говорить: к нам домой, наш дом, наша семья, мой муж.
— Ну-ка, ну-ка… — в глазах подруги загорается ярый интерес. — Это же не Вадик?
— Господь с тобой! Вадик! Я пока еще с головой дружу, и со всеми остальными органами тоже.
— Ну, когда-то он тебе нравился.
— Это было не по-настоящему.
Сейчас уверена. То, что я испытывала к Водонаеву, не стоит и десяти процентов того, что я чувствую к Саульскому.
— А с кем по-настоящему? — искренне не догоняет Савельева. — Ты же ни с кем не общаешься, так чтобы близко…
— Алё, башка, я вообще-то замужем, — восклицаю с излишней экспрессией, только потому что мне все еще мучительно неловко за свои чувства.
Даже перед самой собой. А уж перед кем-то посторонним и подавно.
— И… Что? Что-что? Ты влюбилась в Сауля? — вопит эта дурочка на весь дом.
— Да тихо ты, ненормальная! — затыкаю ей рот ладонью. — Всем на свете об этом знать необязательно.
Риткины глаза грозят выйти из орбит, такое потрясение ее разбирает. Отпихнув мою руку, спрашивает сиплым шепотом:
— А он знает? — местоимение с благоговейным ужасом.
— Ну, конечно, нет, — восклицаю на эмоциях. Реакция Савельевой усугубляет мое отчаяние, напоминая, насколько безнадежна такая любовь. — То есть он, кажется, понял. Но я не говорила! И не скажу!
— Почему?
Действительно! Она еще спрашивает!
— Потому что в лицо ему что-то говорить сложно. Такое — особенно. Я не знаю, как объяснить… На какую-то дурость смелости у меня хватает. О, даже очень! А вот эти слова, только представлю, хочется под землю провалиться!
— А-а… — протягивает Рита с неясным посылом.
Возникает затяжная пауза, в которой диалог продолжают наши глаза. Там, конечно, ничего разумного, что-то типа: «Вау!», «Очуметь!», «Вот это чивава!»…
— Ну, надо же… Хо-хо… — все еще не может справиться с шоком Риточка-людоедка [9].
Я сама долго отходила. Да и в этот миг потряхивает, будто новый шквал налетает. Волнительно и страшно.
— И что ты теперь делаешь? Как ведешь себя?
— Ну, как обычно… — неопределенно пожимаю плечами.
— Что, никакого там, я не знаю, сексуального соблазнения?
— В этом нет необходимости. Он… сам в этом плане проявляет интерес.
— М-мм… — ложится на живот и подпирает ладонями лицо. — Значит, он охотно тебя потрахивает?
— Савельева, ну что за выражения?
— А чё такого? Все так говорят. А ты? Тебе нравится?
Смотрит с ожиданием долгого рассказа. Тут уже не отвертишься, как получилось на дне рождения. Да я, вроде, и не собираюсь… В один момент эмоции рвутся из меня, нет сил удерживать их, так хочется хоть с кем-то поделиться.
— Нравится. Хочу постоянно к нему прикасаться. Заявлять права. Целовать. И чтобы он меня касался. В такие моменты… В такие моменты он только мой. Всецело. Такое странное ощущение, Рит… — вздыхаю. Отзеркаливая позу подруги, плюхаюсь на живот. — Никогда бы его не отпускала, — еще раз вздыхаю. И восклицаю, чувствуя горячее клокотание в груди: — Это очуметь, как странно! Если бы кто-нибудь десять недель назад мне рассказал что-то подобное, никогда бы не поверила.
Еще какое-то время обсуждаем мою семейную жизнь, затем плавно переключаемся на невезение Савельевой в отношениях.
— Мне попадаются одни уроды. Секс на первом свидании требуют, а обломившись, пропадают. Я не успеваю влюбиться.
Молчу о том, что мой Саульский тоже далек от совершенства. Теперь я знаю, что влюбляются не в манеры и хорошее отношение. У каждого человека свой внутренний стержень. Случается так, что именно ему невозможно сопротивляться. Он завораживает, подавляет, с железной уверенностью разбирает на запчасти.
Я люблю его. И плевать, если это неправильно. Я люблю его всяким. Грубым, равнодушным, жестоким, по локти в крови, суровым и властным — любым. Тут не может быть никаких правил. Они не срабатывают.
Вечером случается кое-что странное. Услышав рокот двигателей, накидывая халат, выбираюсь на балкон, чтобы проверить, вернулся Рома или кто-то из ребят?
Уже поздно. Мне пришлось ужинать в одиночестве. На территории, кроме меня и Катерины, лишь дежурная бригада. Остальные вместе с Саульским не появлялись с раннего утра.
Вычленив из толпы мужчин знакомую фигуру, приглушаю всплеск радости, чтобы не засмеяться. Тихо наблюдаю за ним из-за заиндевевших веток высокой и разлогой ивы. Внизу живота разливается горячий трепет, когда вспоминаю, как заставила его утром целоваться.
Саульский уже направлялся к выходу, когда я преградила ему путь. Холодный и мощный, воззрился на меня со смесью недоумения и предупреждения. А я уперлась ладонями в стены по бокам, давая понять, что не позволю ему сейчас выйти. Прожигая глазами, он двинулся на меня, напирая всем телом. Я не отступила. Пока к двери не притиснул. Выдохнула тяжело и взволнованно, но взгляда не отвела и решительность не утратила.
— Что тебе надо, Юля?
— Поцелуй меня… Поцелуй.
Схватил со звериной силой. Сковал своим телом до боли, будто наказывая. Губами впился так же неосторожно — плоть тотчас засаднила. И все равно откликнулась всей душой. Грудь рвало без кислорода, а в животе все кружило и кружило — нежно, тягуче, щекотно. Вкус его в себя вбирала с безумным голодом, будто расставались не на день, на целый год. Лгал, что не любит целоваться… Наверное… Разве можно не любить и так целовать? Невозможно. Вкусно. Не сладко, как бывало с другими. Одуряюще терпко, даже горько и остро. Нестерпимо горячо и по силе напора на грани с откровенной грубостью.
Поцелуй этот резко закончился, как кислород в барокамере. И мы замерли, с шумом наполняя легкие, в миллиметрах друг от друга. Все еще обжигая дыханием, все еще испытывая нездоровый голод. Наверное… Не мог же он просто так смотреть, будто сожрать меня готов? Наверное…
Вздыхая, ловлю пальцами улыбку. Предвкушая встречу, постукиваю по губам подушечками.
Во дворе тем временем происходит собирающая мое расплывающееся внимание рокировка. Назар рывком дергает из салона незнакомого мужчину. Семен с другой стороны вытаскивает другого. Остальные занимают напряженные позиции, сплотившись, как самая настоящая звериная стая.
— Куда их?
— В подвал, — сухо отбивает Сауль. — Пусть сидят до утра. Завтра будем разговаривать.
Глава 24
И стало тихо,
Тихо, как перед бурей…
© Линда «Беги»
Юля
Увиденное сбивает с толку. Эйфория рассеивается. Встречаю я Саульского совсем не так, как собиралась изначально.
— Не спишь? Ждешь?
— Жду, — с губ срывается какой-то потрясенный нервный смешок.
Замираю, глядя на мужчину. Он тоже смотрит, и я предсказуемо начинаю волноваться, что внутреннее замешательство отражается на моем лице. По каким-то причинам осознаю это очень четко, мне не стоило видеть то, свидетелем чего я невольно стала.
Перестань же меня так сканировать… Перестань…
— Как прошел твой день? — мой голос звучит очень неспокойно.
Саульский не отвечает, но, по крайней мере, отводит взгляд. Бросив пиджак на спинку стула, направляется в ванную.
