— Скажите зачем.
Молчит. Ждёт. Пристально, изучающе смотрит в глаза.
Пожимаю плечами, взяв бокал, делаю глоток. Смотрю в сторону. Вино действительно вкусное. Только вот рука у меня чуть дрожит.
— Жёстко вы себя угнетаете, — произносит он. — Я так понимаю: это давняя привычка. Впрочем, тем интереснее.
— Я для вас что, — вспыхиваю я, — мышка какая-то лабораторная?
— О нет, — качает головой он, и я вижу искренность в его глазах. — Но очень хочется, откуда в вас это и зачем это вам.
— Вы долго будете загадками разговаривать? — начинаю чуть раздражаться.
— Матерное слово. Одно. Любое.
— Хуй, — не выдерживаю я. Прищурившись, с вызовом смотрю ему в глаза. — Довольны? — добавляю я.
— Да, — невозмвутимо отвечает он. — Вполне. Теперь вопрос. Почему "хуй"?
Закатываю глаза. Ну что за бред?
— Лев, вам делать нечего, что ли?
— Почему именно "хуй"? Почему не "пизда", не "блядь", не что-нибудь другое?
— Просто пришло на ум, — пожав плечами, отвечаю я.
Раздражаюсь всё больше. Он специально это делает? Он сейчас добъётся того, что я встану и снова уйду.
— Олеся, — вы думаете я на вас нападаю? — вполне дружелюбно спрашивает он.
— Нет, но я не понимаю, зачем это идиотский разговор…
— Он не идиотский, — совершенно серьёзно возражает он. — Скажите, у вас дома есть вибратор?
Секунды две, молча охреневая, смотрю ему в глаза.
— Я сейчас встану, — сглотнув, строго произношу я, — и уйду.
— Есть, — щурит глаза он, и улыбается.
Быстро встаю, но он тут же хватает меня за руку. Не больно, но крепко. За запястье.
— Сядьте, — спокойно произносит он. — Я готов принести извинения, но прежде, хочу, чтобы вы меня выслушали. Поверьте, спустя какое-то время вы будете мне благодарны.
Замерев, раздумываю. Сердце колотится бешено просто. Вздохнув, опускаюсь на стул и в этом момент Лев выпускает мою руку. Нервно делаю глоток вина и поставив бокал на стол, смотрю Льву в глаза.
— Я вас слушаю.
— Олесь, вы когда-нибудь видели сексуально возбуждённую женщину?
— Я на такие вещи не…
Он поднимает ладонь, и я осекаюсь.
— Понятно, — говорит он. — А хотите увидеть?
— Нет, — морщусь я. — Зачем мне это?
— Если посмотрите в зеркало — увидите. Олеся, зачем вы себя насилуете? В угоду чему? Вы думаете, я осуждаю то, что вы завелись?
— Я не завелась, — резко отвечаю я. — Вам кажется.
— Да нет, — мягко усмехается он. — Мне вовсе не кажется. У меня глаз намётан. Впрочем, в данном случае этом нет необходимости. Потому что вы так сильно возбуждены, что даже полуслепому идиоту это было бы заметно.
— Чего вы добиваетесь? — хмурюсь я.
Он вздыхает.
— Я же сказал, Олеся. Откровенности. Просто хочу видеть перед собой настоящую вас. Дай, ей, пожалуйста, немного свободы.
Сглатываю.
— Зачем? — ловлю себя на том, что мой голос прозвучал хрипловато. Чуть откашливаюсь.
— Затем, — пристально гляда мне в глаза, негромко, бархатно как-то, произносит он, — что я вас очень хочу. Если бы вы знали, как сильно, вы бы возбудились ещё сильнее.
Не понимаю, что со мной происходит. Но коленки прям дрожат мелко-мелко. И вообще, я очень странно себя чувствую. Я ведь действительно очень возбудилась. С чего бы? От этого взгляда? От голоса?
Опускаю руки, кладу их на колени и сцепляю пальцы в замок. Сжимаю сильно. И ноги тоже свожу вместе. Потому что… потому что… бред какой-то…
А он всё смотрит и смотрит мне в глаза.
— Поговорите со мнофй так, как не говорите с другими мужчинами. Как не говорили никогда. Откровенно. Без вот этих зажимов. Без этой попытки показать себя кем-то иной. Зачем вы всё это делаете? Вы же безумно страстная девушка. Я же вижу. И вы даже не представляете, как меня это возбуждает. От вас будто жар исходит. Пульсация. Вы же полны желания. Зачем вы это пытаетесь подавить? У вас всё равно не получается.
Искуситель какой-то… Взгляд его порочный, слова, голос, интонации, аромат парфюма… Что ж меня так колбасит-то…
— Лев… — выдыхаю я.
— Да? — его левая бровь чуть взлетает вверх.
— Перестаньте, пожалуйста… — опускаю взгляд и снова заставляю себя посмотреть ему в глаза. — Прошу вас…
Вижу его улыбку. Очень красивую. Сукин ты сын, что же ты со мной делаешь…
— Хорошо, — произносит он. — Но с одним условием.
Какой наглец…
— Оно не трудное, — добавляет он.
— С каким… — сглатываю, робея из-за его взгляда, — условием?…
— Перейдём на "ты"?
А в глазах у него смешливые искорки. Сукин ты сын…
Глава двадцатая
Чуть прищурившись, внимательно смотрю на него.
— Я правильно понимаю, Лев, — осторожно произношу я, — что вы тем самым склоняете меня к сексу с вами? Что это переход на "ты" — нечто большее, нежели просто желание уйти от официоза?
Он мягко улыбается мне. Глаза лучатся теплом и добродушием. Ему, суровому и бородатому мужчине-атлету, привыкшему к дорогим костюмам, мужчине с часто хмурым, тяжёлым взглядом из-под широких тёмных бровей, это, похоже, не очень свойствейственно. И это дополнительно смущает и настораживает меня. В глубине его умных, внимательных глаз, будто прыгают искорки озорства.
В этот момент, когда я, загипнотизированная взглядом сильного, красивого мужчины напротив, сосредоточена на нём, к нам, наконец, подходит официантка. В руках у неё поднос, с которого она принимается составлять блюда на стол. Мясо дымится и пахнет так, что у меня мгновенно начинает сосать под ложечкой, и даже немного урчит в животе. Оказывается, я проголодалась. Овощи и зелень тоже пахнут просто сногшибательно.
— Хотите ещё вина? — спрашивает меня девушка.
Не успеваю я ответить, как Лев произносит: "Да, повторите, пожалуйста".
Когда она уходит, Лев, не спешит приступать к еде. Вместо этого, он поднимает свой бокал с соком, улыбнувшись кивает мне, и, на этот раз не чокаясь, допивает сок в пару глотков. Ставит бокал и снова подаётся ко мне. Чуть отстраняюсь.
— Почему вы так думаете? — насмешливо спрашивает он, пристально глядя в глаза. — Я про переход.
— Заметьте, — качнув головой, отвечаю я. — Вы отвечаете вопрос на вопрос.
— Вслед за вами, — улыбается он. — Вы, должно быть, не обратили внимания, но сначала вопросом на вопрос ответили вы, Олеся.
Отпиваю из бокала. Больше для того, чтобы взять паузу.
Но Лев не даёт мне сосредоточиться на своих мыслях.
— Давайте поступим так, — предлагает он. — Я вам кое-что расскажу, а вы, на основании этого примете решение: переходить вам со мной на "ты" или нет. Годится такой вариант?
— Вполне, — отвечаю я.
— Отлично, — он чуть щурит глаза. Сложив руки в замок, снова смотрит на меня пристально и серьёзно. — Вы любите философию?
— Что, простите? — несколько теряюсь я.
Неожиданно как-то.
— Философию, — улыбнувшись, негромко повторяет он.
— Не могу назвать себя спецом… Это не очень моя тема.
— Это тема каждого. По крайней мере мыслящего. А вы как раз из таких.
— Хорошо, — разведя руками, пожимаю плечами я. — Как вам будет угодно.
— Вы знакомы с философией Ницше?
— С чем именно? Вы про "сверхчеловека" или про "Бог умер"?
— О-о-о, — восхищённо тянет он, и откидывается назад. Смотрит на меня с явным уважением. — Так вы немного в теме.
Мне приятна его реакция. Снова смущаюсь.
— Разве что немного, — говорю я, не желая, чтобы он принялся меня тестировать на знание философии.
Я в ней действительно профанка. Просто что-то помню из университетского курса.
— В любом случае, приятно, — говорит он. — Нет, я о другом. О том, что он считал христианскую мораль — моралью рабов. И для этого, надо сказать, у него были основания. Потому что она колыбель христианства — древний Рим, и мораль эта действительно во многом сформирована взглядами римских рабов.
