Когда она отстраняется, я возвращаюсь к реальности. Мы оба тяжело и быстро дышим, моя рука все еще обхватывает ее челюсть, когда я говорю:
— Ты собираешься еще спорить со мной, бабочка? Потому что если да, то нам, наверное, стоит снять комнату.
— Ты невозможен, — огрызается она, но в ее словах нет настоящей борьбы. Ее щеки раскраснелись, и по тому, как она проводит пальцем по своим припухшим губам, я понимаю, что задел ее. Ей понравился этот поцелуй. Но не так сильно, как мне.
И я понял, что покупаю это кольцо и хочу, чтобы оно было на ее пальце.
Мгновением позже Джузеппе появляется снова. Он не стал говорить любезностей, а взял руку Али и восхитился своей работой.
— Идеально для нее, не правда ли? — говорит он, абсолютно уверенный, что мы чувствуем то же самое. Протягивая раскрытую ладонь Али, он смотрит в мою сторону и поясняет: — Я собираюсь отполировать его и сделать небольшие изменения для подгонки. Через час будет готово.
Затем на старательно медленном итальянском языке, как будто обращаясь к ребенку, он говорит Але:
— Congratulazioni per il tuo prossimo matrimonio. — Поздравляю с предстоящим браком.
Я уже собираюсь перевести ей, как вдруг Аля наклоняется вперед и на идеальном, блядь, итальянском говорит ему:
— Спасибо за гостеприимство. У вас прекрасный маленький магазинчик, но, к сожалению, мы с Лео не вернемся сюда на свадьбу. На самом деле я использую его только ради его тела.
Она подмигивает и, покачивая бедрами, отчего я тяжело сглатываю, выходит из магазина.
Я стою, ошеломленный молчанием, а потом в моей груди раздается шокированный смех.
Отлично сыграно, Алена. Отлично сыграно.
Джузеппе хлопает меня по плечу.
— Тебе повезло, сукин сын, — говорит он, закрывая за мной дверь.
ГЛАВА 13
Алена
Кошмар всегда начинается одинаково. Мои родители ругаются, их голоса злые. Резкие. Они думают, что говорят шепотом, но я все равно слышу их, прижав ухо к двери. Я улавливаю отрывки. Такие слова, как "должен знать" и "дальше будет только труднее".
Слова кружатся в голове и отдаются эхом, как плохая песня. О ком они говорят? Они почти никогда не ссорятся, но когда ссорятся, как сейчас, это страшно. Мама плачет, а голос у папы какой-то неправильный. Это не похоже на него, на папу, который дает мне конфеты и называет zaychik, своим зайчиком.
Что-то хрустит и ломается, и я отпрыгиваю от двери. Мамин голос становится громче, как будто она очень напугана, а потом еще что-то ломается. Это уже слишком — крики, плач, грохот. Я не могу больше стоять здесь ни минуты.
Я бегу в свое любимое место — домик на дереве. Там, где полно кукол, книг и моих глупых рисунков из мультфильмов, мир обретает смысл. Громкие голоса стихают, сменяясь тихим шелестом листьев и запахом потертого дерева.
Дыхание облегчается, тело успокаивается. Здесь безопасно, и я погружаюсь в книгу, забывая о том хаосе, из которого только что выбралась. Все было хорошо до первого раската грозы.
В небе сверкает молния, затем раздается громкий раскат грома. Дерево яростно раскачивается на ветру, и я понимаю, что не должна была оставаться здесь, но теперь уже слишком поздно уходить. Хуже всего то, что никто не знает, где я. Я могу умереть здесь. В одиночестве.
Я прижимаюсь к стене, но дождь все равно пробирается внутрь. Он такой ледяной, что приклеивает мою одежду к коже. Но страшнее всего — молния. Она вспыхивает, дикая и яркая, а затем раздаются сильные раскаты грома.
Я крепко сжимаю своих кукол, сворачиваюсь в клубок и раскачиваюсь, пытаясь представить себя в другом месте. Где-то в тепле и безопасности, где ветер, дождь и молния не могут меня достать.
Кажется, что я здесь навсегда.
Наконец за мной приходит Джулиан. Когда он подхватывает меня на руки, я уже почти не сплю. Мне удается взглянуть на него. У него тоже испуганные глаза, и он плачет. Его крики о помощи смешиваются с громом, и я прижимаюсь к его груди.
БУМ!
Вздрогнув, я поспешно смахнула сон с глаз, и тут меня пронзила холодная дрожь. Сильный дождь бьет по окнам так громко, что заглушает испуганный хнык, сорвавшийся с моих губ. Я натягиваю на голову подушку, надеясь спрятаться от бушующей за окном бури, которая отражает то, что было в этом воспоминании. Кошмар — это воспоминание, возникающее каждый раз, когда в небе бушует ветер и сверкают молнии.
Как сейчас.
Я ненавижу это; я хотела бы не быть такой. Хотя я больше не ищу убежища в шкафах, как в детстве, но такая дикая буря, как сейчас, все еще способна выбить ветер из моих легких. Моя кожа холодная и липкая, глаза зажмурены, тошнота скручивает живот, когда я погружаюсь внутрь, отступая туда, где ничто и никто не может меня достать.
В этот момент сильные руки притягивают меня к теплому знакомому телу. Как будто это самая естественная вещь в мире — я уткнулась лицом в его грудь, и стук его сердца отдается в моем ухе. Одна из его рук скользит по моим волосам и спине, успокаивая меня. Барьер от хаоса в моей голове.
— Дыши, Алена. Просто дыши. Я здесь. Я с тобой.
Я втягиваю воздух ноздрями, беззвучно считаю до четырех, задерживаю дыхание еще на четыре счета, прежде чем выпустить его, и повторяю. Это техника, называемая "бокс-дыханием", — прием, которому меня научил мой психотерапевт, чтобы бороться с паникой.
— Умница, — пробормотал Лео. — Продолжай в том же духе.
Проходит еще три раунда, прежде чем дрожь утихает, сердце перестает бешено колотиться, и я нахожу в себе силы открыть глаза. Когда я это делаю, обеспокоенный взгляд Лео встречается с моим. Его лоб наморщен, губы сжаты в тонкую линию, он внимательно изучает меня.
— Ты в порядке, я держу тебя. — Его дыхание обдувает мои губы, а его мозолистая рука рисует успокаивающие круги на обнаженной коже моей поясницы. Мой ужас исчезает с каждым движением его ладони.
— Ты помнишь, — шепчу я, не спрашивая, а утверждая.
— Конечно, я помню. Я помню все о тебе. — Его глаза пробегают по моему лицу с такой нежностью, что мне кажется, будто я могу разорваться изнутри.
— На какое-то время я перестала их помнить, — признаюсь я. — Я ходила к психотерапевту в Париже, который помог мне справиться с паническими атаками. Но время от времени, когда на улице штормит, воспоминания возвращаются с новой силой.
Лео надолго замолкает. Я не могу прочесть выражение его лица, поэтому не уверена, что у него на уме.
— Ты никогда не рассказывала о том, что случилось той ночью, — пробормотал он. — Когда ты была девочкой.
О той ночи всегда было трудно говорить, но почему-то в спокойной обстановке каюты, когда дождь все еще стучит в окно, слова так и сыплются.
— Мне было семь или восемь лет, родители ругались. Кричали, кидались вещами. Это было совсем не похоже на них, я была так напугана. Мой домик на дереве был единственным местом, куда я могла убежать.
Он молчит, обдумывая мои слова, его рука лениво поглаживает мою спину.
— Почему они ругались?
— Я не знаю, — признаюсь я, — но отец был зол, а мама… расстроена. Он почему-то злился на нее. Я никогда не говорила родителям, что убежала в домик на дереве из-за них. Некоторые вещи лучше не рассказывать. — Как только слова покидают мой рот, я понимаю, что могу говорить и о Лео, и обо мне. Но если он так считает, он ничего не говорит. Он просто продолжает тереть эти восхитительные круги на моей голой коже. — Как бы то ни было. Это было очень давно.
— Но это не делает те воспоминания менее сильными.
— Может быть, и нет. — Я вздыхаю и провожу ладонями по его твердой груди. Это, безусловно, нарушает установленное мной правило "не прикасаться", но сейчас я не могу найти в себе силы, чтобы переживать, потому что его тело, прижатое к моему, — единственное, что меня поддерживает. — Я просто хочу забыть обо всем этом прямо сейчас. Я не хочу ни о чем думать.
Он хихикает, звук низкий и богатый.
— Забавно, но мне не удалось забыть ни одной вещи о тебе.
