Своим приговором король в первую очередь преследовал цель удалить Альву из столицы, где ему было опасно оставаться. Хоть Реннарте и лишился поста первого советника, он все еще сохранял свое влияние в Трианессе. Кроме того, укрепленный Шахш, находящийся за тысячи лиг от Диких степей, защитил бы Альву от гнева энкинов. Даронги не рассчитывал, что такой приговор насытит мстительную ярость кочевников. Их не удовлетворила бы даже казнь кавалера Ахайре – они потребовали бы выдать его живым для пыток.
Король Дансенну дал Альве с Итильдином сутки на прощание, а потом отправил осужденного с большим конвоем в Шахш. До момента, пока оба любовника не окажутся под защитой надежных стен крепости, Реза Реннарте должен был содержаться под домашним арестом. К эльфу, который оставался в столице еще на две недели, приставили охрану – сам он не имел права носить оружие в пределах столицы. Король отослал набальзамированное тело Файриза к его отцу вместе с большим выкупом. Почетный эскорт проводил пятерых энкинов из личной охраны принца до границы под бдительным неусыпным присмотром.
Казалось, что были предприняты все меры предосторожности. Однако никто не знал, что Реза Реннарте давно вошел в сношения с энкинами (как ни двусмысленно это звучит в контексте). Еще в ночь убийства принца он отправил Таргаю весть о случившемся с рекомендациями по разрешению «щекотливой ситуации». Вождь энкинов прислушался к его советам. Большие деньги перешли из рук в руки, лихие люди взялись за оружие, наняли мага из Фаннешту и вырезали конвой в трех днях пути от столицы, а кавалера Ахайре увели с собой. В этот же день на Итильдина было совершено покушение, во время которого все его охранники погибли. Однако нападавшие не учли силы, скрытой в хрупком теле эльфа, и его воинского опыта, и ему удалось убить и ранить нескольких человек, а остальных обратить в бегство. Сам же он не получил ни единой царапины.
Король разослал во все концы Криды военные отряды, которые безуспешно пытались обнаружить следы похитителей Альвы. С каждым днем таяли шансы найти его живым и невредимым. Даронги был безутешен. Леди-полковник Лэйтис Лизандер не слезала с седла, совершая рейды по степи, чтобы не дать похитителям проскользнуть мимо Селхира на земли энкинов. Итильдин, неестественно спокойный и сосредоточенный, в один день закончил все дела, державшие его в Трианессе: продал по поручению Альвы его коллекцию произведений искусства, получил с издателя деньги за его последнюю рукопись, рассчитал слуг, кроме садовника, который должен был присматривать за домом и садом, и исчез из столицы бесследно, скрывшись от своих телохранителей. Одновременно с ним столицу покинул и вождь эссанти Кинтаро, попрощавшись с королем и поблагодарив его за гостеприимство. Вместе со своим отрядом из пятидесяти воинов он направился к юго-восточным границам Криды, в сторону земель эссанти.
Король Дансенну предполагал, что эти два события связаны между собой.
Не склонный к рефлексии, Итильдин редко размышлял о себе и своем отношении к жизни. Он просто знал, что три месяца у эссанти бесповоротно изменили его целомудренную эльфийскую натуру. У Древних не принято уделять жизни плоти какое-то значение – говорить или думать об этом; даже принятие пищи у них – всего лишь ритуал, совершаемый механически, потому что эльф может долго обходиться без еды, не ощущая в ней потребности. Итильдин прожил двести пятьдесят лет по человеческому летоисчислению и ни разу за это время не испытал никаких телесных удовольствий, даже наслаждения материнским молоком во младенчестве, потому что эльфийки не кормят своих детей грудью. Лишения тоже были ему незнакомы: голод, боль, страх, усталость, потребность в сне – все это было для него пустым звуком, пока он не попал в плен. Страшным унижением для него стало осознание, что в нем теперь видят не личность, а всего лишь тело для удовлетворения низменной, животной похоти: анус, губы, язык, пальцы, ладони… волосы можно намотать на руку, за ягодицы полапать, чтобы быстрее встало, ноги задрать повыше, чтобы глубже засадить, в пах, в живот или в лицо ударить, чтобы подавить сопротивление. Вот все, что он представлял собой для эссанти.
Он прошел через ужас, омерзение, отчаяние, и осталось только равнодушие. Больше не имело значения, кто и что делает с его телом, даже к боли он привык. Но рыжий зеленоглазый смертный вдруг прорвался через стену безразличия, защищающую эльфа от реальности, и снова перевернул его мир. Новое потрясение ожидало Итильдина: оказалось, в нем могут видеть и тело, и душу одновременно и желать его и телом, и душой. Лиэлле открыл перед ним целую вселенную радостей плоти: любовь, нежность, сладкое изнеможение после ласк, тепло тела любимого зимней ночью под меховым одеялом, запах его кожи, вкус его губ, глоток вина вместе с поцелуем из его рта, долька яблока из его рук, жаркий шепот, щекочущий ухо… Как никогда раньше Итильдин чувствовал жизнь – в стуке сердца, в биении крови в жилах, в прикосновении кожи к коже – и как никогда раньше ощущал хрупкость этой жизни, ее уязвимость и тленность. Неумолимое время убивало смертного за годы, жар лихорадки – за недели, холодная сталь – за считанные мгновения. Одно движение острого лезвия – и жизнь вытечет из любимого вместе с кровью из перерезанной артерии. Итильдин видел это словно наяву, когда онемевшими руками сжимал шнурок с одежды Лиэлле и слушал вкрадчивый голос советника.
Он даже не колебался, соглашаясь на «сделку». Его собственная жизнь казалась небольшой ценой за жизнь возлюбленного, а то, чего домогались Реннарте с Файризом, вообще было сущей безделицей. Разве могли они сравниться с эссанти, которые трахали его днями и ночами напролет, неистово и грубо, не признавая другой смазки, кроме слюны и крови, били, полосовали плетью… После такого Итильдин мог лечь под кого угодно не задумываясь, тело стало разменной монетой, которой можно заплатить за жизнь, за возможность чувствовать, любить и быть рядом с возлюбленным.
Вождь эссанти был прав тогда, когда назвал его шлюхой, подстилкой, и за это Итильдин ненавидел его еще больше. Эльф спокойно вынес осуждающие взгляды своих родичей – они считали, что он осквернен и опозорен, но ему не было дела, потому что теперь он обрел любовь и вместе с ней – смысл жизни. Но слова Кинтаро заставили его взглянуть на себя глазами любимого, ибо в жизненном опыте, в образе мыслей у Альвы было куда больше общего с кочевником, чем с эльфом. «Ему все равно, с кем трахаться. Просто шлюха, для которой ты – двухтысячный мужик». Это была правда – как ее видел варвар, как ее мог когда-нибудь увидеть Альва.
